Мой мальчик
Шрифт:
После совместного обеда они не договаривались о будущих встречах. Выйдя из ресторана и побродив по Ковент-Гарден, они доехали на метро обратно до северного Лондона, и к «Спортивному обозрению» Уилл уже был дома. Но у него возникло предчувствие, что между ними зародилось нечто, чему суждено иметь продолжение.
Уже через несколько дней он передумал окончательно. У него не было ни малейшего интереса к добрым делам. И ни малейшего интереса к Маркусу и Фионе. Ему казалось, что впредь всякий раз при одной мысли о них от нахлынувшего смущения его будет прошибать холодный пот. Он ни за что не станет больше встречаться с ними. Он даже сомневался, сможет ли когда-нибудь снова поехать в район Холлоуэй, просто из-за боязни случайной встречи. Он понимал, что реагирует слишком
Все началось вполне обычно, с приглашения на ужин, и, хотя ему не понравилась еда, которую ему предложили (что-то вегетарианское, с турецким горохом, рисом и баночными помидорами), он получил удовольствие от беседы. Фиона рассказала о своей работе музыкальным терапевтом, а Маркус рассказал Фионе о том, что Уилл зарабатывает миллионы фунтов в минуту, потому что его папа написал песню. Уилл помог вымыть посуду, Фиона заварила им по чашке чаю, а сама села за пианино и начала играть.
Хоть играла она лучше, чем пела, голос ее все же нельзя было назвать плохим: голос был приличный, разве что чуть слабоват, но с мелодией она справлялась. Нет, в смущение его повергло не качество исполнения, а искренность. Конечно, ему приходилось бывать в обществе людей, которые брали в руки гитару или садились за пианино и начинали петь (правда, недолго), но они всегда каким-то образом иронизировали над собой: или выбирали для исполнения дурацкие песни, или по-дурацки их пели, или явно переигрывали – в общем, как-то показывали, что делают это не всерьез.
А у Фионы все было всерьез. Она на полном серьезе спела «Стучась в двери рая», а потом «Пламя и дождь», а потом серьезно призывала: «Взгляни с обеих сторон»! [31] От песен ее ничего не отделяло, она жила в них. Во время исполнения она даже прикрывала глаза.
– Хочешь подойти поближе, чтобы видеть слова? – спросила она его после «Взгляни с обеих сторон». Он сидел за столом, сверля глазами Маркуса, пока тот тоже не запел, и тогда он уставился в стену.
– Хм… А что на очереди?
– Есть предложения?
Он хотел, чтобы она сыграла что-нибудь, что нельзя было бы петь с закрытыми глазами, типа «Выкатывай бочку» или «Выше ножки, матушка Браун» [32] , но настрой был иной.
– Что угодно.
Она выбрала «Песней нежно меня убивая». Ему не оставалось ничего другого, кроме как встать с ней рядом и, по ходу ее исполнения, изрыгать обрывки текста, застревавшие у него в горле. «Улыбкой… пока… парень… вая…» Он знал, конечно, знал, что песня не может длиться вечно, что вечер не может длиться вечно, что скоро он будет лежать у себя дома, свернувшись под одеялом, что пение под аккомпанемент пианино с депрессивной хиппи и ее чокнутым сыночком – это не конец света. Все это он осознавал, но поверить не мог. Они неисправимы, теперь это ясно. Глупо было думать, что для него здесь что-то может представлять интерес.Приехав домой, он поставил диск группы «Пет шоп бойз» и стал смотреть сериал «Заключенный: Тюремный блок „Н“» с выключенным звуком. Ему хотелось слышать голоса, поющие не всерьез, и смотреть на людей, над которыми можно поиздеваться. Он напился: наполнив стакан льдом, все подливал и подливал виски. Когда алкоголь подействовал, он понял, что люди, ко всему относящиеся всерьез, имеют гораздо больше шансов убить себя, чем все остальные: у него никогда не возникало ни малейшего желания покончить с жизнью, и ему было трудно представить, что оно может у него возникнуть когда-нибудь в будущем. Если уж на то пошло, он был для этого недостаточно идейным. Надо быть идейным, чтобы быть вегетарианцем, надо быть идейным, чтобы петь «Взгляни с обеих сторон» с закрытыми глазами, и, если уж на то пошло, надо быть весьма идейным, чтобы завести ребенка. А ему было на все наплевать, и такая позиция должна была, по его мнению, обеспечить ему долгую жизнь безо всяких депрессий. Он совершил большую ошибку, решив, что добрые дела – его поприще. Это не так. Они сводят его с ума. Фиона делала добрые дела и поэтому сошла с ума: она ранима, раздавлена, неадекватна. А система принципов Уилла должна была помочь ему легко пронестись по жизни и сойти в могилу. И сейчас ему совсем не хотелось враз все испортить.
Вскоре после мучительного ужина Фиона позвонила ему еще раз и оставила сообщение на автоответчике, а он ей не перезвонил. Сьюзи тоже звонила, но, хоть ему и хотелось с ней увидеться, он подозревал, что звонит она по просьбе Фионы, и поэтому был с ней уклончив и ничего не обещал. Ему казалось, что вся эта история с матерями-одиночками зашла в тупик, и он решил вернуться к своей прежней жизни, той, которая была до встречи с Энджи. Может, все это и к лучшему.
Он покупал компакт-диски, одежду, играл в теннис, посещал паб, смотрел телевизор, ходил в кино и на концерты с друзьями. Единицы времени заполнялись без труда. Он даже опять начал читать после обеда книги. Как-то раз в четверг, когда, заполняя беспросветно скучный промежуток времени между игрой «Обратный отсчет» и выпуском новостей, он дошел уже до середины триллера Джеймса Элроя, в его дверь позвонили. Он ожидал увидеть агента по продаже тряпок для пыли или одежных щеток, но, открыв, увидел перед собой пустоту, потому что посетитель был как минимум на голову ниже обычного агента.
– Пришел тебя повидать, – объявил Маркус.
– А… Ну да. Заходи, – сказал он, как ему показалось, достаточно дружелюбно, но отчего-то почувствовал волну паники.
Маркус шагнул в гостиную, сел на диван и начал внимательно разглядывать все вокруг.
– У тебя ведь нет ребенка?
Одна из причин паники стала ясна.
– Ну, – сказал Уилл, как будто собирался начать долгий и запутанный рассказ, детали которого пытался припомнить.
Маркус встал и прошелся по квартире.
– А где туалет? Ужасно хочется писать.
– В конце коридора.
Пока Маркуса не было, Уилл пытался выдумать историю, которая могла бы объяснить полное отсутствие предметов, относящихся к Неду, но в голову ничего не приходило. Он может сказать Маркусу, что у него, конечно же, есть ребенок и что отсутствие ребенка и всех его атрибутов связано просто с… с чем-то, что он выдумает позднее, или же он просто может разрыдаться и признаться в том, что он патологический врун. Второй вариант он отверг.
– У тебя только одна спальня, – сказал Маркус, вернувшись из туалета.
– Ты что, уже успел сунуть туда свой нос?
– Ага. У тебя только одна спальня, и у тебя нет детских игрушек в ванной, здесь тоже нет игрушек… У тебя даже нет его фотографий.
– А тебе какое дело?
– Никакого. Если не считать того, что ты врал мне, моей маме и подруге моей мамы.
– Откуда ты узнал, где я живу?
– Я как-то раз проследил за тобой до дома.
– Откуда?
– Я увидел тебя на улице и проследил за тобой.
Это походило на правду. Уилл частенько бродил по улице, и, кроме того, ни Сьюзи, ни Фионе, ни даме из ассоциации «ОРДА» он не сообщал, где живет, так что другого объяснения не было.
– Зачем?
– Не знаю. Просто делать было нечего.
– Почему бы тебе не пойти домой, Маркус?
– Хорошо. Но мне придется все рассказать маме.
– Ой-ой-ой. Напугал!
Уилл почувствовал, как летит в пропасть страха и вины, а этого не случалось с ним со школьных лет, поэтому он естественным образом обратился к лексикону, которым пользовался в таких случаях в те времена. Будучи не в состоянии дать Маркусу никаких объяснений, он мог лишь сказать всю правду: что он выдумал ребенка, чтобы цеплять женщин, – а эта правда звучала гораздо порочнее, чем он рассчитывал.
– Тогда уходи отсюда, проваливай.
– Мы можем договориться. Я ничего не скажу маме, если ты пригласишь ее на свидание.
– Ты что, хочешь, чтобы твоя мама встречалась с таким человеком, как я?
– Мне кажется, ты не такой уж и плохой. Конечно, ты наврал, но в остальном был ничего. А ей грустно, и мне кажется, ей нужен друг.
– Маркус, я не могу пойти с кем-то на свидание только потому, что ты этого хочешь.
– А что в ней не так?
– Все в ней так, но…
– Ты хочешь встречаться со Сьюзи, да?