Мой мальчик
Шрифт:
– С ней все в порядке, спасибо, – сказал Маркус так, как будто с ней всегда все было в порядке.
– Ну, я в том смысле…
– Я понимаю. Нет, ничего подобного не происходит.
– А ты по-прежнему из-за этого переживаешь?
Он не говорил об этом с того самого дня, как это произошло, и даже тогда он никому не сказал о том, что чувствует. А чувство, которое он испытывал все это время, каждый день, было ужасным страхом. На самом деле главной причиной его ежедневных визитов к Уиллу после школы была возможность оттянуть возвращение домой. Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, глядя под ноги, он не мог не вспоминать «День
– Немного. Когда думаю об этом.
– А ты часто думаешь об этом?
– Не знаю.
Все время, все время, все время. Мог ли он сказать об этом Уиллу? Он не знал. Он не мог сказать об этом маме, не мог сказать об этом папе, не мог сказать об этом Сьюзи – они все устроили бы жуткий переполох. Мама расстроилась бы, Сьюзи предложила бы это обсудить, а папа захотел бы, чтобы сын переехал обратно в Кембридж… этого еще не хватало. Так зачем же тогда рассказывать? Для чего? Все, что ему было нужно, это чтобы кто-то, кто угодно, пообещал ему, что такого больше никогда не случится, но никто ему этого пообещать не мог.
– Охренеть, – сказал Уилл. – Прости, я не должен так выражаться в твоем присутствии.
– Ничего. В школе так все говорят.
Вот и все. Все, что сказал Уилл. «Охренеть». Маркусу было невдомек, почему Уилл так выразился, но он решил, что это здорово, и ему стало легче. Это прозвучало серьезно, но без нажима, и он почувствовал, что испытывать страх – это не значит быть жалким.
– Теперь ты уже можешь остаться на «Спасенные звонком» [37] , – сказал Уилл. – Иначе пропустишь начало.Маркус никогда не смотрел «Спасенные звонком» и не мог понять, с чего Уилл так решил, но все равно остался. Ему показалось, что он должен остаться. Они смотрели молча, а когда зазвучала музыка и пошли титры, Маркус вежливо поблагодарил и пошел домой.
Глава 16
Уилл поймал себя на том, что, планируя свой день, уже выкраивает время на визиты Маркуса. Труда это не представляло, потому что рыхлая структура его дня позволяла проделать в ней любое количество просторных дыр, но что с того? Ведь он мог бы заполнить их другими, более легкими делами, будь то хождение по магазинам или дневной сеанс в кино; конечно, никто не станет утверждать, что Маркуса можно поставить на одну чашу весов с глупой комедией или пакетиком лакричной карамели. И дело не в том, что во время своих визитов он плохо себя вел, вовсе нет; да и не в том, что с ним не о чем было поговорить, – это тоже было не так. Общаться с Маркусом было трудно потому, что при этом часто возникало впечатление, будто он оказался на этой планете транзитом, по пути куда-то в иной мир, для жизни в котором он и был создан. В поведении Маркуса периоды отрешенности, когда он полностью погружался в себя, сменялись периодами, когда, будто пытаясь компенсировать моменты своего отсутствия, он сыпал вопросы один за другим.
Пару раз, когда ему казалось, что он больше этого не вынесет, Уилл отправлялся по магазинам или в кино; но в большинстве случаев в четыре пятнадцать он оказывался дома в ожидании звонка в дверь – иногда потому, что ему было лень куда-то идти, а иногда ощущая, что у него перед Маркусом должок. Что и почему он ему задолжал, Уилл затруднялся сказать, но понимал, что сейчас играет в жизни этого парня какую-то роль, а поскольку больше ни в чьей жизни он никакой роли не играл, то не опасался умереть от нервного истощения, вызванного чрезмерным сопереживанием. Конечно, ежедневно навязываемое общество какого-то мальчишки – обуза. Для Уилла было бы облегчением, если бы Маркус нашел стимул к жизни где-нибудь в другом месте.
В третий или четвертый его визит он поинтересовался у Маркуса о Фионе, а потом пожалел об этом, потому что ему стало ясно, что мальчишка по этому поводу переживает. Уилл его понимал, но не мог найти мало-мальски стоящих слов утешения, поэтому в конце концов просто сочувственно и, учитывая возраст Маркуса, не к месту выругался. Уилл решил, что больше не совершит подобной ошибки. Если Маркусу хочется поговорить о своей мамочке-самоубийце, то пусть он обратится к Сьюзи, к психологу или к кому-нибудь еще, кто способен на нечто большее, чем просто выругаться.
Всю свою жизнь Уилл избегал реальной жизни. В конце концов, он был сыном и наследником человека, написавшего «Суперсани Санты». Санта-Клаус, в чьем существовании большинство взрослых имели причины сомневаться, обеспечил его всем, что он носил, ел, пил, на чем сидел и где жил; можно было с некоторой долей уверенности предположить, что ген реальности отсутствовал у него от природы. Ему нравилось наблюдать за реальной жизнью в сериалах «Ист-Эндерз» и «Афиша» [38] , слушать, как про реальную жизнь поют Джо Страммер, Кертис Мэйфилд [39] и Курт Кобейн, но никогда доселе реальность собственной персоной в гости к нему не захаживала. Неудивительно, что, предложив гостье чашку чаю с печеньем, он не знал, что с ней делать дальше.
Иногда ему удавалось беседовать с Маркусом, не затрагивая два кошмара его жизни – школу и дом.
– А мой папа бросил пить кофе, – вдруг сказал Маркус как-то вечером, после того как Уилл пожаловался ему на кофеиновое отравление (производственный риск всех тех, кто нигде не работает и ничего не производит).
Уилл никогда прежде не задумывался об отце Маркуса. Маркус был в такой мере продуктом воспитания своей мамы, что мысль о наличии отца казалась почти неприличной.
– А чем он занимается, твой папа?
– Он работает в социальной службе Кембриджа.
Где же еще, подумал Уилл. Все эти люди были родом из другой страны, страны, полной вещей, о которых Уилл ничего не знал и которые ему были не нужны: музыкальных терапевтов, магазинов органических продуктов с досками объявлений, маслами для ароматерапии, яркими свитерами и трудными европейскими романами и чувствами. Маркус был их детищем.
– А что он там делает?
– Не знаю. Только зарабатывает он немного.
– Ты часто с ним видишься?
– Довольно часто. На выходных. В конце четверти. У него есть подружка Линдси. Она славная.
– А…
– Мне еще о нем рассказать? – попытался помочь ему Маркус. – Я могу, если хочешь.
– А ты хочешь еще что-нибудь о нем рассказать?
– Ага. Мы не часто говорим о нем дома.
– О чем ты хочешь рассказать?
– Не знаю. Могу рассказать, какая у него машина, курит ли он.
– Хорошо, он курит? – Уилла уже не отпугивала эксцентричная манера Маркуса вести диалог.