Мой мальчик

Хорнби Ник

– Чего-нибудь хочешь? Чашку чаю, или колу, или еще что-нибудь?

– Да, давай.

Маркус пошел за ним на кухню. Она отличалась от их собственной кухни. Была гораздо меньше и белее. В ней было гораздо больше разных приспособлений, и все они выглядели так, будто ими ни разу не пользовались. У них дома были только блендер и микроволновка, покрытые пятнами, которые постепенно чернели.

– Это что такое?

– Кофеварка эспрессо.

– А это?

– Мороженица. Ты чего хочешь?

– Я бы съел мороженого, если ты собираешься его делать.

– Не собираюсь, на это нужно несколько часов.

– Может, тогда лучше покупать его в магазине?

– Колу?

– Ага.

Уилл протянул ему банку, и Маркус открыл ее.

– Значит, ты весь день смотришь телевизор?

– Нет, конечно.

– Тогда что ты еще делаешь?

– Читаю. Хожу в магазин. Встречаюсь с друзьями.

– Хорошая жизнь. А в детстве ты ходил в школу?

– Конечно ходил.

– Зачем? Ведь тебе это на самом деле не было нужно?

– С чего ты взял? Для чего, ты думаешь, ходят в школу?

– Чтобы потом найти работу.

– А как насчет того, чтобы научиться писать и читать?

– Я давно уже это умею, но все еще хожу в школу. Потому что потом мне нужно будет найти работу. Ты мог бросить школу лет в шесть-семь. Избавил бы себя от всей этой ерунды. Ведь не нужно знать историю, чтобы ходить в магазин или читать, правда?

– Нужно, если читаешь исторические книги.

– А ты их читаешь?

– Не часто.

– Хорошо, так для чего же ты ходил в школу?

– Замолчи, Маркус.

– Если бы я знал, что мне не придется работать, я бы не утруждал себя.

– Тебе что, не нравится ходить в школу? – Уилл заваривал себе чай. Когда он налил молока, они вернулись в гостиную и сели на диван.

– Нет. Ненавижу школу.

– Почему?

– Это не по мне. Я не создан для школы. У меня не тот тип личности.

Это мама не так давно рассказала ему о типах личности, как раз после того, как они переехали. Они оба интроверты, сказала она, поэтому многие вещи – например, знакомство с друзьями, учеба в новой школе или переход на другую работу – даются им труднее. Она сказала это так, будто ему должно было стать легче, но этого, конечно же, не случилось, да он и не понял, на что она рассчитывала, говоря это, ведь из сказанного выходило, что, если ты интроверт, не стоит и пытаться.

– Тебя там достают?

Маркус взглянул на него. Как он догадался? Наверное, все гораздо хуже, чем он думает, если об этом можно догадаться прежде, чем он что-нибудь скажет.

– Не очень. Только пара ребят.

– А из-за чего они к тебе пристают?

– Да так. Просто из-за очков и прически. И еще из-за пения и тому подобного.

– А что такого в пении?

– А, да просто… просто я иногда начинаю петь, сам того не замечая.

Уилл рассмеялся.

– Ничего смешного.

– Извини.

– Я ничего не могу с этим поделать.

– Но с волосами-то ведь можешь?

– Что, например?

– Подстричься.

– Как?

– Как это «как»? Как тебе самому нравится.

– А мне и так нравится.

– Тогда тебе придется смириться с тем, что к тебе пристают. Почему тебе нравится такая прическа?

– Потому что у меня так растут волосы, и я ненавижу ходить в парикмахерскую.

– Это и видно. А ты часто ходишь в парикмахерскую?

– Я вообще не хожу. Меня мама стрижет.

– Мама? Господи! Сколько тебе лет? Двенадцать? Я думал, ты уже достаточно взрослый, чтобы стричься как хочешь.

Внимание Маркуса привлекли слова «достаточно взрослый». Это ему приходилось слышать не часто.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Двенадцать? Да ты через четыре года уже сможешь жениться. Тебя и тогда будет мамочка стричь?

Маркус сомневался, что женится через четыре года, но понял, что Уилл имеет в виду.

– Ей это не понравится, да? – сказал он.

– Кому?

– Моей жене. Если она у меня будет, хоть я в этом и сомневаюсь. Уж точно не через четыре года.

– Да я не это имел в виду. Просто я думаю, что ты будешь чувствовать себя маменькиным сынком, если мама станет и тогда приходить, чтобы ухаживать за тобой. Стричь тебя, подрезать тебе ногти, тереть спинку…

– А, я понял, о чем ты.

Да, он понял, что Уилл имеет в виду. И Уилл прав. В таких обстоятельствах он действительно будет чувствовать себя маменькиным сынком. Но на это можно взглянуть и с другой стороны: если через четыре года мама по-прежнему будет его стричь, значит ничего ужасного за это время не произошло. И в данный момент ему казалось, что ради этого он бы согласился пару раз в год побыть маменькиным сынком.

Той осенью Маркус часто заходил к Уиллу и к третьему или четвертому разу почувствовал, что Уилл к нему привыкает. Во второй его приход они немного поругались: Уилл снова не хотел его впускать, и Маркусу пришлось настоять на своем, но в конце концов они дошли до того, что, когда Маркус звонил в дверь, Уилл открывал, даже не поинтересовавшись, кто это, – просто шел обратно в комнату, зная, что Маркус идет следом. Пару раз его не оказывалось дома, но Маркус не знал, ушел он специально или нет, да и не хотел знать, так что не спрашивал.

Поначалу они не слишком много разговаривали, но потом, когда визиты стали привычными, Уилл, казалось, решил, что они должны беседовать по-настоящему. Правда, собеседником он был не очень хорошим. Первый их разговор случился, когда они обсуждали толстого парня который все время выигрывал в «Обратном отсчете». Без очевидной, как показалось Маркусу, причины Уилл вдруг спросил:

– Как у тебя дела дома?

– Ты имеешь в виду маму?

– Наверное.

Было ясно, что Уилл предпочел бы говорить о толстом парне из «Обратного отсчета», чем о том, что недавно произошло. На мгновение Маркус почувствовал прилив раздражения, потому что у него-то выбора не было. Если бы он мог выбирать, он бы все время только и думал о том толстом парне из «Обратного отсчета», но, поскольку выбирать он не мог, его одолевали мысли другого рода. Правда, долго он не злился. Уилл был не виноват, и он, по крайней мере, сделал над собой усилие, хоть ему и трудно.