Мой мальчик
Шрифт:
– А!!!!!!!! – заорал Маркус. – Я-ия-ия-ия-ия-ия!!!!!!
Они оба уставились на него, а он на них. Он никак не мог объяснить этот крик; он издал первые два звука, которые пришли ему в голову, потому что понял, что Уилл собирается вставить что-то про больницу, а он этого не хотел. Это было бы несправедливо. То, что его мама повела себя глупо, еще не давало Уиллу права нападать на нее за это. Ему казалось, что вся эта история с больницей была гораздо серьезнее, чем швыряние конфетами и происшествие с кроссовками, и их не следует мешать в одну кучу.
– Что с тобой? – спросил Уилл.
Маркус пожал плечами:
– Ничего. Просто… не знаю. Захотелось поорать.
Уилл
– Господи, – сказал он, – ну и семейка.
Перепалки этого вечера Маркусу не понравились, но, когда они закончились, он понял их смысл. Теперь его мама знает, что у Уилла нет ребенка, и это хорошо, и она знает, что он заходит к Уиллу после школы, что тоже, видимо, хорошо, потому что в последнее время ему приходилось выдумывать много всякой всячины, а ему это не нравилось. А самое главное, она узнала о том, что происходит в школе, поскольку Уилл ей все разложил по полочкам. Сам Маркус не мог ей всего этого объяснить, потому что прежде сам был не в состоянии взглянуть на ситуацию в целом, но ведь на самом деле не важно, кто ей все это объяснил, главное, что до Фионы наконец-то дошло.
– Ты туда больше не пойдешь, – сказала она по пути домой.
Маркус знал, что она так скажет, и решил не придавать этому значения, но все равно начал спорить:
– Почему?
– Если ты хочешь что-то рассказать, расскажи это мне; если тебе нужна новая одежда, я куплю ее тебе.
– Но ты не знаешь, что мне нужно.
– Так скажи мне.
– Я сам не знаю, что мне нужно. Только Уилл знает, что мне нужно.
– Не смеши меня.
– Так и есть. Он знает, что сейчас носят дети.
– Дети носят то, что надевают по утрам.
– Ну ты же знаешь, что я имею в виду.
– Ты имеешь в виду, что он возомнил себя эдаким модником и, хоть ему и бог знает сколько лет, он в курсе, какие нынче носят кроссовки, хоть и не имея при том никакого представления обо всем остальном на свете.
Именно это он и имел в виду. Уилл разбирался в этих вопросах, и Маркус считал, что ему очень повезло его встретить.
– Нам такой человек не нужен. Мы и сами прекрасно справляемся.
Маркус посмотрел в окно автобуса и задумался, так ли это на самом деле, и решил, что вовсе нет, потому что сами они ни с чем прекрасно не справляются, с какой стороны ни посмотри.
– Если у тебя и есть проблемы, то с твоими туфлями они точно не связаны, это я тебе могу сказать наверняка.
– Да, я понимаю, но…
– Маркус, поверь мне, ладно? Я уже двенадцать лет, как твоя мама. И я с этим неплохо справлялась. Я отдаю себе отчет и знаю, что делаю.
Маркус никогда бы не подумал, что его мама знает, что делает. С другой стороны, он также не считал, что она вообще не отдает себе отчета в том, что делает; просто все то, что она делала с ним (для него? ему?), не выглядело как целенаправленные действия. Он всегда думал, что быть мамой – это просто, как, например, водить машину: большинство людей с этим справляются, а испортить все можно, только если сделать что-то действительно глупое, к примеру, въехать на машине в автобус или не научить своего ребенка говорить «спасибо», «пожалуйста» и «извините». (Маркус думал, что в школе полно детей, которые воруют, слишком много ругаются или задирают других, и их родителям есть за что ответить.) Если так на это смотреть, то здесь вроде и думать особо не о чем. Но, кажется, его мама считала, что за этим стоит нечто гораздо большее, и уверяла его, что действует по плану.
А если у нее есть план, то у Маркуса есть выбор. Или он должен положиться на нее,
Всякий раз, думая об этом, он возвращался к извечной проблеме: их было всего двое, и по меньшей мере один из них – по меньшей мере– был ненормальным.
В последующие дни он стал обращать больше внимания на то, как Фиона с ним разговаривает. Каждый раз, когда она говорила, что ему можно и нужно смотреть, слушать, читать или есть, он задавался вопросом, является ли это частью ее плана или она просто импровизирует. Ему не приходило в голову спросить ее напрямую, пока она не послала его в магазин купить яиц к ужину: он понял, что сам не ест мяса только потому, что она вегетарианка.
– Ты с самого начала решила, что я должен быть вегетарианцем?
Она засмеялась:
– Конечно. Я же не решила это с бухты-барахты, просто потому, что у нас кончились сосиски.
– А ты думаешь, это справедливо?
– В каком смысле?
– Разве мне не нужно было предоставить право выбора?
– Ты сможешь выбирать, когда повзрослеешь.
– А ты думаешь, что я еще для этого недостаточно взрослый?
– Ты же сам не готовишь! Я не хочу готовить мясо, поэтому тебе приходится есть то же, что ем я.
– Но ведь ты мне еще и не разрешаешь ходить в «Макдоналдс».
– Это что, преждевременный подростковый бунт? Я не могу запретить тебе ходить в «Макдоналдс».
– Правда?
– А как? Просто ты бы меня этим очень разочаровал.
Разочаровал. Разочарование. Вот чем она его берет. Она этим много чего добивается.
– Почему?
– Мне казалось, что ты вегетарианец, потому что ты в это веришь.
– Верю.
– Ну, значит, ты не можешь ходить в «Макдоналдс», не так ли?
Она опять его победила. Она всегда ему говорила, что он может делать все, что хочет, а потом спорила с ним до тех пор, пока он не начинал хотеть того, что было нужно ей. Это его злило.
– Так нечестно.
Она засмеялась:
– Маркус, такова жизнь. Ты должен определить для себя, во что веришь, и потом следовать этому. Это трудно, а не «нечестно». И, по крайней мере, это легко понять.
Что-то в ее словах было не так, но что – вот вопрос. Он точно знал, что так поступают не все. Когда они в классе обсуждали такие вещи, как курение, все соглашались, что это плохо, но тем не менее многие ребята курили; когда они говорили про фильмы, где много насилия, то все их осуждали, но все равно смотрели. Они думали одно, а делали другое. У Маркуса дома все было не так. Они решали для себя, что плохо, и никогда к этому не притрагивались или не делали этого. Он понимал, что в какой-то мере это имеет смысл: грабить и убивать плохо, и поэтому он не грабит и не убивает. Так, значит, все настолько просто? В этом у него были сомнения.