Мой мальчик
Шрифт:
– Экзистенциальный страх?
– Да. Вот именно.
Он не понял ее тона. Он использовал этот термин, чтобы показать, что такой страх ему знаком (на случай, если Фиона считает его тупым), но быстро понял, что, если он тебе знаком, как раз в подобных обстоятельствах ты и не станешь ни за что употреблять подобный термин; это прозвучало бессердечно, фальшиво и поверхностно. Он не создан для разговоров об экзистенциальном страхе. Это не для него. И что в этом такого? Стыдиться уж точно не следует. Кожаные штаны – тоже не для него. (Он как-то раз примерил такие для смеха в магазине «Время кожи» и выглядел в них, как… Не важно.) Зеленый цвет – не его. Антикварная мебель – тоже. И депрессивные либерально-хипповые женщины – тоже не для него. Подумаешь! Это еще не означает, что он плохой
– Не знаю, есть ли смысл обсуждать это с тобой, – заметила она.
– Нет, – сказал он с гораздо большим энтузиазмом, чем следовало. – Я понимаю, о чем ты. Может быть, нам тогда закончить на этом и пойти? Думаю, Рейчел не появится.
Фиона грустно улыбнулась и покачала головой.
– Мог бы хоть для приличия не согласиться со мной.
– А нужно?
– Наверное, мне нужно с кем-то поговорить, а ты здесь единственный, с кем я могла бы это сделать.
– Просто я здесь единственный, кого ты знаешь, но для такого разговора я абсолютно не гожусь. Даже если сейчас, не глядя, кинуть кусок лимона, то наверняка попадешь в кого-нибудь, кто подходит для этого гораздо лучше. Конечно, если не целиться в парня, который бубнит себе под нос вон за тем столиком.
Она засмеялась. Может быть, шутка про лимон сработала. И потом она будет вспоминать эти секунды как поворотный момент своей жизни. Но тут она покачала головой и сказала: «О черт…» – и снова начала плакать; он понял, что переоценил силу своей мимоходом брошенной остроты.
– Может, пойдем где-нибудь перекусим? – предложил он устало. Уилл понял, что ему предстоит долгий вечер.
Они пошли в «Пиццу экспресс» на Аппер-стрит. Он не бывал там с тех пор, как последний раз обедал с Джессикой, бывшей подружкой, которая была полна решимости сделать его настолько же несчастным, невыспавшимся, отставшим от жизни и обремененным семьей, какой сама она стала сейчас. Это было давным-давно, до истории с ассоциацией «ОРДА», до Маркуса, Сьюзи, Фионы, Рейчел и всего остального. Тогда он был идиотом, но, по крайней мере, идиотом с убеждениями, с системой ценностей; теперь он был на пару сотен лет старше, с коэффициентом интеллекта на пару баллов выше и без каких бы то ни было жизненных ориентиров. Уж лучше быть идиотом. В прежней его жизни ничьи проблемы Уилла не касались, а теперь его касались проблемы всех и каждого, и он не знал решения ни одной из них. Так что же тогда приобрел от этого он сам и окружающие его люди?
Они молча изучали меню.
– Вообще-то, я не очень голодна, – сообщила Фиона.
– Пожалуйста, поешь, – сказал Уилл, слишком быстро и напористо, так что Фиона улыбнулась.
– Думаешь, пицца поможет? – спросила она.
– Да. Венецианская. Заказав ее, ты внесешь свой вклад в предотвращение затопления Венеции, и тебе станет легче.
– Ладно. Если только с дополнительной порцией грибов.
– Вот это другое дело.
Подошла официантка, чтобы принять заказ; Уилл взял пива, бутылку красного вина и себе пиццу «Времена года» с дополнительными порциями всего, что только есть, включая кедровые орешки. Если повезет, он сможет таким образом спровоцировать у себя сердечный приступ или внезапно обнаружить, что у него смертельная аллергия на что-нибудь.
– Извини меня, – сказала Фиона.
– За что?
– За то, что я так себя веду. И за то, что я так веду себя с тобой.
– Я привык, что женщины так ведут себя со мной. Я так провожу почти каждый вечер.
Фиона вежливо улыбнулась, но внезапно Уиллу стало противно от самого себя. Он хотел вывести их разговор в нужное русло, но у него не получалось, да и не могло получиться, пока он оставался в собственной шкуре, со своим образом мыслей и манерой выражаться. Ему казалось, что он вот-вот скажет что-то правильное, серьезное и важное, но потом он сдавался и думал: «Да черт с ним, скажу лучше что-нибудь дурацкое».
– Это мне нужно извиниться, – заметил он. – Я хочу помочь, но знаю, что у меня не выйдет. Я не могу предложить никакого решения проблемы.
– Значит, так думают мужчины?
– Как?
– Что если не можешь предложить решение, не можешь сказать: «А я тут как раз знаю одного парня с Эссекс-роуд, который может все устроить», – то не надо и суетиться.
Уилл поерзал на стуле и ничего не ответил. Именно так он и думал; вообще-то, он уже полвечера пытался вспомнить имя этого парня с Эссекс-роуд, фигурально выражаясь.
– Я нуждаюсь не в этом. Я знаю, что ты ничего не можешь поделать. У меня депрессия. Это болезнь. Началась она ни с того ни с сего. По правде, это не так, потому что в жизни произошло много такого, что способствовало ее возникновению…
Так начался их разговор. Это было гораздо проще, чем Уилл мог предположить: всего-то и нужно было, что слушать и задавать вопросы по существу. Он делал это и прежде, множество раз, разговаривая с Энджи, Сьюзи и Рейчел, но тогда у него на то были свои причины. А теперь скрытые мотивы отсутствовали. Он не имел ни малейшего желания переспать с Фионой – ему просто хотелось, чтобы ей стало лучше, но он и не догадывался, что для того, чтобы ей стало лучше, вести себя нужно точно так, как если бы он мечтал с ней переспать. Задумываться над тем, что это означает, ему не хотелось.
Он многое узнал о Фионе. Узнал, что на самом деле она не была готова к тому, чтобы стать матерью, и что порой она ненавидит Маркуса так сильно, что это ее беспокоит; узнал, что она переживает из-за своей неспособности к долгим отношениям (Уилл едва удержался, чтобы не вставить, что неспособность к долгим отношениям есть не что иное, как проявление не оцененной по достоинству силы духа, и только у по-настоящему крутых парней все вечно не клеится); узнал, что она была в ужасе от своего прошлого дня рождения, потому что в тот день никуда не ходила и не делала ничего, кроме повседневных дел. Казалось бы, все это по отдельности не так уж и страшно, но ее депрессия была гораздо больше простой суммы всех составляющих. То, с чем ей теперь приходилось жить, изматывало и заставляло видеть мир через серо-зеленую пелену. Еще он узнал, что если бы ее спросили, где это «нечто» гнездится (более невероятного вопроса Уилл и представить не мог, но в этом-то и состояло одно из множества различий между ними), то она ответила бы, что в горле, потому что из-за этого «нечто» она не могла есть, и, даже когда она не плакала, ей постоянно казалось, что в горле у нее комок.
Вот более или менее и все. Помимо того, что Фиона спросит его: «В чем смысл?» (вопрос, который и близко не всплыл в их разговоре, должно быть, оттого, что по его лицу и по самой его жизни было видно, что он не имеет об этом ни малейшего представления), больше всего Уилл боялся, что корень ее страданий кроется в некой страшной тайне, ужасном изъяне, с которым только он один в мире может справиться, и ему придется что-то предпринимать без малейшего на то желания. Но все обстояло иначе; ничего подобного не обнаружилось – если, конечно, не принимать во внимание саму жизнь, сопровождающуюся разочарованиями, компромиссами и маленькими горестными поражениями. Но ее, видимо, все же надо принять во внимание.
Домой к Фионе они поехали на такси. Водитель слушал радио, диджей говорил о Курте Кобейне; сначала Уилл не понял странного, приглушенного тона его голоса.
– Что с ним случилось? – спросил Уилл у водителя.
– С кем?
– С Куртом Кобейном.
– С этим чуваком из «Нирваны»? Выстрелил себе в голову. Бум!
– Он умер?
– Не-е, только голова побаливает. А ты как думаешь? Конечно умер!
Уилл не особенно этому удивился, да к тому же он был уже не в том возрасте, чтобы испытать шок от подобного известия. В последний раз смерть поп-звезды потрясла его, когда умер Марвин Гей [63] . Тогда ему было… а сколько ему тогда было? Мысленно он вернулся к тем дням. Первое апреля 1984 года… Господи, десять лет назад, почти день в день. Тогда ему было двадцать шесть – возраст, когда такие вещи еще что-то значат: должно быть, в двадцать шесть он пел песни Марвина Гея с закрытыми глазами. Теперь он знал, что самоубийства поп-звезд – обычное дело, а единственным последствием гибели Курта Кобейна лично для него станет то, что альбом «Невер-майнд» будет звучать гораздо круче. А Элли и Маркус слишком молоды, чтобы это понимать. Им покажется, что это событие наполнено смыслом… Уилл почувствовал волнение.