Мой мальчик
Шрифт:
– Должно быть, ты во всем винишь меня, – снова вступил папа. – Видимо, ты думаешь, что, если бы я остался с твоей мамой, твоя жизнь не сошла бы с рельсов. И наверное, ты прав. – Он вздохнул; Линдси взяла его руку и сочувственно погладила.
Маркус сел прямо:
– Да о чем ты говоришь?
– Я испортил тебе жизнь.
– Да я всего лишь навсего сошел с поезда, – запротестовал Маркус.
Его усталость как рукой сняло. Вместо нее на него накатилась такая злость, которую ему редко доводилось испытывать, злость, которая давала ему силы вступить в перепалку с любым, независимо от возраста. Ах, если бы эту штуку продавали в розлив, то он мог бы держать небольшую бутылочку в парте и отхлебывать из нее в течение дня.
– С каких это пор «сойти
В действительности он был не совсем прав, потому что, если бы его мама и папа по-прежнему жили вместе, он не оказался бы в поезде – ну разве только, если бы поехал с Элли в Кембридж по какой-нибудь другой причине, которую не мог себе вообразить.
– Видимо, ты и вправду фиговый отец, а детям от этого ничего хорошего, и, живя с нами, ты все равно оставался бы фиговым отцом, так что не знаю, что и лучше.
Элли засмеялась:
– Супер, Маркус! Классная речь!
– Спасибо. Мне было приятно ее произнести.
– Бедный ребенок! – проканючила Линдси.
– А ты могла бы помолчать, – рявкнул Маркус. Элли засмеялась еще громче. Это в нем говорила злость; бедная Линдси была, собственно, ни в чем не виновата, но Маркусу все равно понравилось, как он это сказал.
– Теперь мы можем идти? – спросила Элли.
– Мы должны дождаться твою маму, – объяснил Клайв. – Она приедет с Фионой. Уилл привезет их.
– О нет! – сказал Маркус.– …твою мать! – сказала Элли, и Маркус застонал. Они сидели вчетвером, уставившись друг на друга, в ожидании следующей сцены этой, как им теперь казалось, бесконечной пьесы.
Глава 34
В конце концов, жизнь – она как воздух. Уилл в этом больше не сомневался. Ее невозможно избегать или держаться от нее на расстоянии, и в данный момент ему не оставалось ничего, кроме как жить этой жизнью, дышать ею. То, как люди умудряются набрать ее в легкие и не поперхнуться, было для него загадкой – ведь в ней же полно всякой всячины. Такой воздух – хоть жуй.
Он позвонил Рейчел из квартиры Фионы, пока та была в ванной, и на этот раз трубку взяла Рейчел.
– Ты ведь и не собиралась приходить?
– Ну…
– Да?
– Да. Я подумала… Я подумала, тебе это пойдет на пользу. Я сделала что-то ужасное?
– Кажется, нет. Наверное, это действительно пошло мне на пользу.
– Ну вот видишь.
– Но впредь…
– Впредь я буду приходить, если пообещаю прийти.
– Спасибо.
Он рассказал Рейчел про Маркуса и Элли и обещал держать ее в курсе. Как только он положил трубку, позвонила Катрина, мама Элли, и поговорила с Фионой, а потом Фиона позвонила Клайву, а потом перезвонила Катрине, чтобы предложить подбросить ее до Ройстона, а потом Уилл съездил домой за машиной, и они поехали к дому Элли.
Пока Фиона заходила за мамой Элли, Уилл сидел в машине, слушал «Нирвану» и вспоминал «День дохлой утки». Что-то в происходящем напоминало ему тот день; царило то же ощущение непредсказуемости, неуправляемости и хаоса. Главное отличие состояло в том, что сегодняшний день не был таким же… таким же приятным. Не то чтобы попытка самоубийства Фионы сопровождалась необузданным хохотом и весельем, но просто тогда он не знал никого из них и ему не было до них никакого дела, поэтому он мог одновременно с ужасом и отстраненным интересом наблюдать, в какой бардак люди превращают свою жизнь по собственной воле, или по несчастью, или по обеим причинам вместе. Но он перестал быть сторонним наблюдателем и теперь больше волновался из-за того, что бедному Маркусу приходится сидеть с ненормальной девчонкой в полицейском участке какого-то городишки – приключение, о котором Маркус, наверное, забудет еще до следующих выходных, – чем из-за тогдашней попытки самоубийства матери того же мальчика, память о которой, вероятнее всего, не покинет Маркуса до конца дней. Ему уже стало казаться, что не важно, чувствуешь ты что-то или нет: так или иначе, твоя реакция будет неадекватной.
Мама Элли была симпатичной женщиной, немного старше сорока, достаточно моложавой, чтобы нормально выглядеть в своих потрепанных светло-голубых джинсах и кожаной байкерской куртке. У нее была копна рыжих кудрей и приятные морщинки вокруг глаз и губ; складывалось впечатление, что она уже давно махнула на дочь рукой.
– Она ненормальная, – сказала Катрина, пожимая плечами, как только они сели в машину. – Не знаю, отчего и почему, но ненормальная. Не в смысле ненормальная, ну, вы понимаете. Неуправляемая. Вы не будете против, если я закурю? Я открою окно?
Она порылась в сумочке, не нашла зажигалку и в итоге забыла, что собиралась закурить.
– Смешно, но, когда Элли родилась, мне действительно хотелось, чтобы она выросла такой – вздорной и непослушной, шумной и яркой. Поэтому я и назвала ее Элеонора Тойя.
– Это что-то из классики? – спросила Фиона.
– Нет, из поп-музыки, – пояснил Уилл. Фиона засмеялась, но Уилл не понял почему. – Тойя Вилкокс [65] .
– И вот так оно и вышло, она действительно выросла вздорной, непослушной и все такое, а я бы отдала все, чтобы только она была серенькой и каждый вечер вовремя приходила домой. Она меня убивает.
Уилл содрогнулся от слов Катрины и взглянул на Фиону, но та никак не показала, что это выражение следует воспринимать буквально.
– Но теперь все, это последняя капля, – сказала Катрина.
– Ну-ну, посмотрим, – утешила Фиона.
– Ну, во всяком случае, до следующей последней капли.
Они обе рассмеялись, а Уилл подумал, что так оно и есть. Всегда будет оставаться место для еще одной последней капли. Элли убивает Катрину, Маркус убивает Фиону, и они будут продолжать убивать друг друга еще долгие годы. Эдакие киношные «Горцы». Ни жить нормально не могут, ни умереть; только и могут, что сидеть в машине с незнакомым человеком и потешаться над собой. И у таких, как Джессика, хватает смелости утверждать, что он многое упускает в жизни? Видимо, он никогда не поймет, что она хотела этим сказать.
Они остановились заправиться, купили газировки, чипсов и шоколадок, а когда вернулись в машину, атмосфера изменилась: в звуках открывающихся банок и шуршания пакетиков с чипсами родилась сплоченная троица. Они как будто забыли, куда едут; их поездка стала самоцелью. Еще по школьным автобусным экскурсиям Уилл знал, что такое происходит, стоит только выйти из автобуса и снова сесть в него, правда, он не мог с уверенностью сказать почему. Может быть, пока не выйдешь и не зайдешь снова, трудно уловить ту особую воцарившуюся атмосферу, но теперь в машине она ощущалась явственно: пьянящая смесь безысходности, взаимного участия, с трудом сдерживаемой истерики и прямо-таки командного духа – и Уилл чувствовал, что является ее частью, а не наблюдает за ней из окна. Так что это не могло быть тем «что-то», что он упускает в жизни, потому что он этого не упускал, а если Джессика имела в виду детей, то без них тут тоже не обошлось. За все происходящее надо было благодарить Маркуса: хоть парнишка он неловкий, странный и все такое, но у него есть поразительный талант объединять людей, где бы он ни был, а на это способны немногие взрослые. Уилл и представить себе не мог, что будет вот так запросто общаться с Фионой, но теперь у него это получалось; его отношения с Рейчел целиком строились на Маркусе. А тут с ними был еще и третий человек, с которым он не был знаком до сего вечера, но уже делился палочками «Кит-Ката» и глотками лимонада так, будто состоял с ним в интимных отношениях. И казалось нелепым, что, обладая таким даром объединять людей, этот странный и одинокий ребенок сам оставался таким отстраненным.