Мой отец — Лаврентий Берия
Шрифт:
И отец, и ученые, привлеченные к реализации атомного проекта, об этом, разумеется, знали. Как и о том, что чисто теоретически — уже не помню сейчас, какой именно процент тогда называли, — взрыва может не быть с первой попытки. И когда бомба взорвалась, все они, вполне понятно, испытали огромное облегчение. Я смотрел на отца и понимал, какой ценой и ему, и людям, которые не один год с ним вместе работали, достался этот успех.
Как пишут сейчас, «это был триумф Берия»… Но это был триумф Советского Союза, советской науки. Задача, что и говорить, была выполнена колоссальная.
Откровенно говоря, лично на меня этот взрыв такого впечатления, как на моего отца, Курчатова и других людей, — а в бункере нас было человек десять, — не произвел. Впечатление, безусловно, сильное, но не потрясающее. На меня, скажем, гораздо большее впечатление произвели испытания нашего снаряда, который буквально прошил крейсер «Красный Кавказ». В один борт корабля вошел, из другого вышел. Но это была НАША разработка, в которую столько было вложено мною и моими товарищами. А здесь… Я, конечно, отдавал себе отчет, что присутствую при необыкновенном событии. Создана бомба невероятной разрушительной силы, — все это имеет колоссальное значение для нашей страны. Но эмоциональное восприятие было все же иным. Я хорошо знал, что подобные испытания проходили у американцев и как они проходили. Словом, довольно спокойно отошел я от телескопа, а их в бункере было установлено несколько.
Для Курчатова и моего отца с этим взрывом был связан целый этап жизни. Конечно, им все то, что случилось, было близко и дорого.
Когда пишут сейчас обо всех этих вещах, неточностей допускают много, а зачастую и врут безбожно. Не было и в помине никаких списков, а если кто-то утверждает, что ученые боялись отца, пусть останется это на его совести. Отношения были совершенно иными.
Неправда, что отец и ученые нервничали, дергали военных и тому подобное. Мы находились, как я уже говорил, в одном из бункеров. Там их была целая система. Были отсеки, в которых находились всевозможные службы. Каждый занимался исключительно своим делом. Ни Курчатов, ни остальные в ход испытаний не вмешивались. Это был военный полигон, который и обслуживали военные. Вмешательство ученых просто не требовалось. Свою задачу они выполнили, теперь дело было за другими людьми. Впоследствии были созданы специальные авиационные эскадрильи, ракетные части, участвующие в испытаниях, а тогда эта задача была возложена на одно из войсковых соединений.
От Курчатова уже ничего не зависело. Изделие создано, передано военным, а там уж как получится. А вообще мой отец всегда настаивал на том, чтобы военные привлекались с начала разработки. Когда мы проводили испытания новой техники, он мне всегда говорил об этом. И в жизни мне это здорово помогало, скажу честно. Военные не тогда должны изучать то или иное изделие, когда оно поступит в войска, а с момента начала разработки. Тогда и во все тонкости вникнут, и по ходу дела что-то обязательно подскажут дельное. Этому совету я следовал и при жизни отца, и еще в большей степени позднее. Ни одна разработка без каких-либо огрехов, как ни крути, не обходится. Я сам окончил Военную академию, адъюнктуру, всю жизнь работаю на оборону, но никогда не считал зазорным принять дельный совет кого-то из тех, кому придется в будущем иметь дело с нашими разработками.
Да всякое в жизни бывает. Скажем, нам, разработчикам, что-то проще сделать каким-то образом, а как это скажется на использовании техники в боевой обстановке? Говорю об этом вот почему. Многие Генеральные, Главные конструкторы — так бывало не раз — рассматривали военных как людей малокомпетентных. У моего отца был иной взгляд на эти вещи. А в том, что он оказался и здесь абсолютно прав, я убеждаюсь на протяжении многих лет.
Не знаю, насколько интересны будут мои рассуждения молодым ученым, но, как мне кажется, отца это в какой-то мере характеризует. Лишь недоумение вызывают россказни о том, что на полигоне он кричал на людей, нервировал военных. Некоторые высказывания того же Славского вызывают доверие. Например, пусть спустя много лет, но признал же он, что Лаврентий Павлович всегда прислушивался к мнению специалистов, прекрасно справлялся со всеми организационными проблемами, помогал проводить в жизнь все необходимые решения. Правда, некоторое удивление вызывает фраза «Берия нам не мешал»…
Спасибо, как говорится, и на этом. Когда Курчатова заставляли дать показания на отца и написать, что Берия всячески мешал созданию первой советской атомной бомбы, Игорь Васильевич сказал прямо: «Если бы не он, Берия, бомбы бы не было».
Теперь о том, кто доложил Сталину о взрыве. Это сделал лично мой отец. Так что все разговоры о том, что кто-то опередил здесь моего отца и тот был разгневан, абсурдны. Кто мог доложить, кроме него?
Сообщение ушло в Москву прямо с ядерного полигона, а несколько позднее Сталин попросил отца пригласить к нему Игоря Васильевича Курчатова и его ближайших помощников, а также членов атомного комитета. Тогда разговор состоялся более обстоятельный, конечно.
Такое приглашение в те годы расценивалось посильнее, чем самый высокий орден. Ученые остались довольны приемом. Все получили колоссальное материальное вознаграждение, автомобили, для них были построены дома. Словом, труд атомщиков был оценен по достоинству. И это, заметьте, в условиях всеобщей послевоенной бедности. Сталин тогда сказал, что с большим удовольствием сделал бы все это и для всех остальных людей, работавших над ядерным проектом, они это заслужили, но, к сожалению, пока такой возможности у страны нет.
Многие ученые тогда же были отмечены высокими наградами. Мой отец получил Государственную премию. Но дело, конечно, не в наградах. Сделав такое большое дело, все они были чрезвычайно рады. Что бы мы ни говорили сегодня, но тогда был создан ядерный щит государства. Именно тогда, как известно, и завершилась монополия США на ядерное оружие.
Самые добрые воспоминания остались у меня об Игоре Васильевиче Курчатове.
Из официальных источников:
Игорь Курчатов. Академик. Трижды Герой Социалистического Труда. Первый организатор и руководитель работ по атомной науке и технике в СССР. Под его руководством сооружен в 1939 году первый советский циклотрон, в 1940 году открыто спонтанное деление ядер урана.
Основатель и первый директор Института атомной энергии. Под руководством И. В. Курчатова созданы первый в Европе ядерный реактор (1946 год), первая в СССР атомная бомба (1949 год), первые в мире термоядерная бомба (1953 год) и атомная электростанция. Лауреат Ленинской и нескольких Государственных премий. Скончался в 1960 году в возрасте 58 лет.
Очень талантливый человек. Блестящий ученый. Кстати, учился в Таврическом университете, впоследствии преобразованном в Крымский государственный университет. Среди тех, кто читал там лекции вскоре после революции, были профессор Н. М. Крылов, А. И. Иоффе, а ассистентом работал молодой И. Е. Тамм.
Туда и поступил на физико-математический факультет Игорь Васильевич Курчатов. Учился, конечно, блестяще. Он и гимназию окончил с золотой медалью. Летом 1923 года защитил дипломную работу. И все это за три года!
Впоследствии Курчатов стал одним из ведущих сотрудников Ленинградского физико-технического института, признанного в те годы центра физики в Советском Союзе. Сам институт был создан вскоре после революции под руководством А. И. Иоффе. Физико-техническим отделом руководил сам академик Иоффе, отдел химической физики возглавлял Николай Николаевич Семенов, впоследствии лауреат Нобелевской и Ленинской премий, дважды Герой Социалистического Труда. Это был один из основоположников химической физики, основатель целой научной школы.