Мой врач
Шрифт:
Он вышел за ворота. Майтимо ждал его в конце улицы. Финьо поспешил к нему; цветы рассеялись в его руках облаком золотых и белых искр, и ему отчего-то всё же стало легче.
Комментарий к 6. Траур Прекрасный цветущий Ирмо целиком и полностью принадлежит Василисе (jugfeelll) и его можно увидеть тут: http://vk.com/wall-69199110_1827
Shiro Sagisu – Swan Song (Bleach OST)
====== 7. Синее знамя ======
Комментарий к 7. Синее знамя Глава, в которой Маэдросу очень стыдно, а Фингону – ни капельки)
.16.
Майтимо проснулся в лесу, в палатке, замёрзший; по промасленной ткани стучал
Накануне вечером они с Маглором сидели у костра, и Маглор на какую-то его реплику ответил:
— Нужно было бы обговорить это с Финьо… Фингоном. Мы слишком поспешно уехали из Хитлума.
— Почему я должен с ним это обговаривать? Я не его дружинник. Никогда не дам ему собой помыкать, — раздражённо отозвался Майтимо.
— В смысле — помыкать? О чём ты говоришь? Ты действительно так думаешь?
— Ну, во-первых, я его намного старше, и вообще Финдекано всё-таки не…
Маглор внимательно посмотрел на него и взял его за руку, мягко останавливая. В таких случаях Маглора беспрекословно слушались все: даже совсем разошедшийся Карантир становился ещё краснее и готов был сквозь землю провалиться. Но и на него, старшего, это действовало точно так же.
— Финдекано — не дядя Нолофинвэ? Руссандол, ты сам навсегда отказался от наследства нашего отца и передал его дяде Ноло. Да, у нас есть свои владения, свои замки и дружины, но нашим верховным королём может быть только Финдекано, его старший сын. И теперь к его короне и ты, и я, и мы все имеем столько же отношения, как Барахир или этот твой истерлинг, Бор. И неужели ты думаешь, что от того, что Финьо стал королём, его отношение хоть к кому-то из нас поменялось? Что он способен кем-то помыкать?
Маэдрос промолчал. Маглор отпустил его руку. Маэдросу казалось, что этот разговор окончен, но Маглор глубоко, шумно вздохнул, и решился:
— Послушай, я… я не понимаю, за что ты так его обидел. Даже если ты считаешь, что он сделал тебе что-то плохое, ему хуже, чем любому из нас сейчас. При том, как Финьо к тебе относится…
— Ты что, знаешь, как он ко мне относится? ..
Маэдрос готов был ударить себя. Никакая усталость, страх, отчаяние не могли оправдать этих глупых, неприличных слов. Хорошо хотя бы, что он сказал это одному лишь Маглору.
— Руссандол, — Маглор опустил глаза, — у меня, конечно, и раньше уже появлялись какие-то мысли… такие, но, честно говоря, я окончательно всё понял только когда услышал из-за двери, как ты на него кричишь насчёт «проснуться в твоей постели». Наверное, ты меня считаешь полным дураком. Это не моё дело. Да и вообще всё не моё дело. Ты знаешь, когда мы с тобой уезжали, я хотел тебе сказать, что мы должны вернуться… что нельзя уезжать так, что ты должен хотя бы помириться с ним —, а то мало ли… И так каждый раз, когда я хочу… хотел сказать тебе, отцу, — «так нельзя, подождите, остановитесь» — я думал, что не моё это дело и вам лучше знать. Ты хоть несколько раз в жизни набрался смелости, а вот я ни разу.
Маглор встал, отошёл на несколько шагов, потом сказал:
— Как всё-таки холодно… — он снова присел рядом с братом и протянул свои тонкие и сильные пальцы с мозолями от струн арфы и тетивы лука почти в самый огонь.
— Насколько далеко у вас это зашло? — спросил Маглор. Пламя касалось его длинных белых ногтей; руки вроде бы слегка просвечивали. Майтимо показалось, что он чувствует запах гари от опушённых рукавов его кафтана.
— Он… — Майтимо коснулся горла. — Это… это наше… моё брачное ожерелье. Мы выбрали друг друга.
— Финьо оказался готов и на такое, пока тебя утешал? — спросил он. Его слова не ощущались, как обидные — просто Маглор всё понял.
— Да, — ответил Майтимо.
.17.
Маэдрос хотел во что бы то ни стало вернуться, попросить прощения, поговорить с Фингоном хоть несколько минут. Но уже по дороге он узнал, что Фингон несколько недель назад, в конце лета, уехал из дворца неизвестно куда, и на все вопросы отвечал:
— Я имею право оплакать своего отца.
Да, говорил Фингон, он хочет уйти. Да, он хочет уйти один. Да, он никого не хочет с собой брать. Да, его не будет дома много недель, может быть — месяцев. Да, он хочет побыть в одиночестве.
Сжимая поводья коня сейчас, на горной дороге, он смотрел далеко на запад, через муть дождя на мокрые жёлтые леса и всё ещё зелёные долины.
Где-то там — Фингон, тот, кто дороже ему всех на свете.
И там он оплакивает того, кто был дороже всех ему, Фингону.
В его отношениях с Финдекано всегда огромное место занимала ревность, смешанная со стремлением никому и никогда не показывать, насколько они близки. Оба эти чувства были в нём ещё в дома, в Валиноре, но тогда они не пылали в его душе так отчаянно, как здесь, в Белерианде, особенно после того, как они обменялись ожерельями и брачными обетами. Самое позорное и стыдное чувство, которое Майтимо когда-либо испытал, была радость при известии о том, что Аракано погиб и остался во льдах Хелькараксэ. И ведь он испытал эту радость дважды: когда впервые услышал об этом и в другой раз, в тот, первый раз с Финьо, когда, целуя его мокрые щёки, пытаясь отдышаться, он радовался, что у Финьо больше нет неразлучного друга и брата: в тот момент Финьо некому было утешить, некому было послужить посредником между ним и Майтимо, чтобы они опять стали друзьями (просто друзьями, конечно), некому было не дать ему дойти до отчаяния, которое заставило его тогда полностью, безвозвратно отдаться любимому.
К Финголфину он его тоже всегда ревновал до безумия, но здесь, по крайней мере, не приходилось опасаться, что Финдекано станет рассказывать о своих чувствах к кузену и уж тем более (как ему казалось), что Финголфин узнает об их плотской связи. Может быть, думал Майтимо, именно здесь крылось объяснение тому, почему он поступал так жестоко. Да, Финдекано был единственным, кого он когда-либо по-настоящему любил. В то же время он не мог не понимать, что на самом деле для Финьо он всегда второй, что больше всего на свете тот любит отца. И тогда, несколько месяцев назад, он, может быть, просто испугался, что умерший Финголфин будет для Финьо ещё важнее живого.