Моя двойная жизнь
Шрифт:
К горлу подступила тошнота, когда доктор передал мне младенца для омовения, и теперь я вспоминаю об этом с угрызениями совести.
«Неужели это крошечное красное грязное сморщенное и орущее существо — тоже человек, наделенный душой и разумом?» — думала я. И всякий раз, когда я видела этого ребенка, крестной которого стала, ко мне возвращалось первоначальное ощущение.
Когда молодая мать заснула, я решила вернуться в свою каюту, опершись на руку доктора. Волнение моря настолько усилилось, что мы с трудом пробирались между эмигрантами с их тюками. Несколько человек, сидевших на корточках, молча смотрели,
Меня раздражали эти косые насмешливые взгляды. Один из мужчин окликнул нас:
— Скажите-ка, доктор, что, морская вода пьянит не хуже вина? У вас и вашей дамы такой вид, словно вы идете домой со свадьбы!
Какая-то старуха ухватилась за мою руку:
— Скажите, госпожа, мы не перевернемся, раз так качает? Господи Боже мой!
Рыжий бородатый детина подошел к старухе и бережно уложил ее со словами:
— Спи спокойно, мать, если мы перевернемся, то, клянусь тебе, здесь спасется больше народу, чем там, наверху.
Затем, приблизившись ко мне, он бросил с вызовом:
— Богачи пойдут первыми… в воду! Эмигранты следом… в лодки!
И тут я услышала тихий, сдавленный смех, который раздавался повсюду: впереди, за моей спиной, где-то сбоку и даже у моих ног, отзываясь гулким эхом вдалеке, как это бывает в театре.
Я прижалась к доктору. Он почувствовал мое беспокойство и сказал со смехом:
— Ба! Мы будем защищаться!
— Но, доктор, сколько пассажиров можно спасти в случае реальной опасности?
— Двести… самое большое… двести пятьдесят, если спустить на воду все шлюпки, при условии, что все они доберутся до берега.
— Но на борту, как сказал мне комиссар, семьсот шестьдесят эмигрантов, а нас, пассажиров, примерно сто двадцать. Сколько офицеров, членов экипажа и персонала насчитывается на судне?
— Сто семьдесят, — ответил доктор.
— Значит, в общей сложности нас тысяча пятьдесят человек, а вы можете спасти только двести пятьдесят?
— Да.
— В таком случае мне понятна ненависть эмигрантов, которых вы грузите на судно, точно скот, и обращаетесь с ними как с неграми. Они знают, что в случае опасности именно их вы принесете в жертву!
— Но их тоже спасут в свой черед.
Я смотрела на своего собеседника с ужасом. У него было честное лицо, и он верил в то, что говорил.
Значит, эти бедняги, обманутые жизнью, униженные обществом, имеют право на жизнь только после других, более удачливых? О, как я понимала теперь головореза с топором и кастетом! В этот миг я говорила «да» револьверам и ножам, спрятанным за пазухой. Он был прав, тот рыжий детина: раз мы всюду хотим быть первыми, и только первыми, что ж, и на сей раз мы пойдем в первую очередь… хоп! прямо в воду!
— Ну как, вы довольны? — спросил меня капитан, который как раз выходил из своей каюты. — Все кончилось хорошо?..
— Отлично, капитан. Но я возмущена!
Жукла сделал шаг назад.
— Боже мой! Чем же?
— Тем, как вы обращаетесь со своими пассажирами… — Он хотел перебить меня, но я продолжала: — Как, вы обрекаете нас в случае кораблекрушения…
— Кораблекрушения не будет!
— Хорошо. В случае пожара…
— Пожара здесь никогда не будет!
— Хорошо. В случае затопления судна…
Он засмеялся:
— Допустим. Так на что же вас обрекают, сударыня?
— На худшую из смертей: от удара топором по голове, от ножа в спину или же просто от кулака, который — хоп! — столкнет тебя в воду…
Тут он снова попытался вставить слово…
— Там, внизу, семьсот пятьдесят эмигрантов, нас же, пассажиров первого класса и членов экипажа, почти триста человек. Шлюпки могут забрать лишь двести…
— И что же?
— А как же эмигранты?
— Мы будем спасать их прежде экипажа!
— Но после нас?
— Ну да, после вас!
— И вы думаете, что они это допустят?
— У нас есть ружья для острастки!
— Ружья… ружья против женщин и детей?
— Нет, женщины и дети пойдут в шлюпки в первую очередь!
— Но это глупо! Это абсурдно! Стоит ли спасать женщин и детей, чтобы сделать из них вдов и сирот? И вы думаете, что эти парни отступят перед вашими ружьями?.. Их много! Они вооружены! Они должны взять у жизни реванш! Они имеют такое же право, как и мы, защищать свою жизнь! У них столько мужества, что они не должны проиграть и выйдут из борьбы победителями! И я нахожу несправедливым и подлым тот факт, что вы обрекаете на верную гибель нас, а их толкаете на вынужденное и оправданное преступление!
Капитан попытался что-то сказать.
— …И даже если мы ее потерпим крушения… Представьте, что несколько месяцев мы будем носиться по воле волн по бурному морю… Ведь у вас не хватит съестных припасов для тысячи голодных на два-три месяца?..
— Разумеется, нет, — сухо ответил комиссар, очень любезный и чувствительный человек. — В таком случае что бы вы сделали?
— Ну… а вы? — спросил капитан Жукла, забавляясь обиженным видом комиссара.
— Я бы сделала одно судно для эмигрантов, а другое — для пассажиров: по-моему, это было бы справедливо!
— Да, но в таком случае мы бы разорились.
— Нет. Богатые пассажиры поплывут на пароходе вроде этого, а эмигранты — на парусном судне.
— Однако, милостивая сударыня, это тоже будет несправедливо, ибо пароход идет куда быстрее, чем парусник.
— Это не имеет никакого значения, капитан: богачи всегда торопятся, а несчастным некуда спешить, учитывая то, куда они едут, и то, что их там ждет…
— Земля обетованная!
— О! Страдальцы, страдальцы! Земля обетованная… Дакота или Колорадо! Днем там палящее солнце, от которого плавятся мозги, трескается земля, пересыхают источники, а мириады мошек высасывают кровь и последнее терпение! Земля обетованная!.. По ночам там дикий холод, который щиплет глаза, сводит руки и ноги, поражает легкие! Земля обетованная!.. Это смерть в какой-нибудь дыре после тщетных призывов к совести соотечественников, смерть со слезами на глазах и со страшными, полными ненависти проклятиями! Бог должен принять их души, ведь страшно подумать, что все эти несчастные, связанные страданием и надеждой по рукам и ногам, попадают в лапы торговцев белым товаром! И когда я думаю, что в вашей кассе, господин комиссар, лежат деньги, заработанные на работорговле, деньги, собранные мозолистыми, дрожащими руками по грошику, омытые потом и слезами этих несчастных! Когда я думаю об этом, мне хочется, чтобы мы потерпели крушение, чтобы мы все погибли, а они все были спасены!