Моя единственная
Шрифт:
Я тоже, но во мне поднимается потребность защищать Джаспера.
— Джаспер и все остальные считали, что дороги в порядке.
Она опускается в кресло.
— Если бы это было правдой, нас бы здесь не было.
— Я знаю.
Шон мягко улыбается мне, а затем обращается к моей матери.
— Миссис Максвелл, что я могу вам предложить? Вы хотите пить?
— Милый человек, ничего. Я просто хочу, чтобы с моим сыном, невесткой и внуком все было в порядке. Вот и все.
— Я принесу вам чай, и вы обе сможете посидеть, — его голос успокаивает. — Это должно быть невероятно тяжело для вас.
Мама
— С ними все будет хорошо, правда?
Я поднимаю глаза, слезы размывают ее лицо.
— Должно быть.
Между нами наступает момент понимания, ссоры, колкости и злость исчезают. Она снова моя мать. Женщина, которая обнимала меня, когда мне было страшно, читала мне сказки на ночь и помогала научиться любить.
— Мама…
Она прижимает меня к своей груди.
— Все будет хорошо, Девни. Все будет хорошо. Мы сильные, и мы справимся с этим. Им понадобится помощь, но мы справимся.
Моя мама поддерживает меня, пока я распадаюсь на части. Я плачу о своем брате, его жене и Остине. Я думаю о том, что им предстоит долгий путь и как сильно они мне нужны. Они — моя семья, и они спасли меня, когда я сломалась. Во время всего, что случилось, Хейзел и Джаспер были теми, кто держал меня на плаву. Их любовь, понимание и дружба — вот почему я остаюсь в Шугарлоуф. Я обязана им больше, чем когда-либо смогу отплатить.
Шон возвращается с чашкой кофе для меня и чаем для мамы. Проходит еще несколько минут, и входит мой отец.
— Есть новости?
Мы все качаем головами.
— Пока ничего.
Папа подходит ко мне, целует в макушку, садится так, чтобы держать маму за руку, и мы говорим об аварии. Шон передает информацию четко и с гораздо большим успехом, чем это могла бы сделать я. Если бы не крепко обхватившая меня рука Шона, я бы лежала на земле в слезах.
— Все будет хорошо, — снова говорит он мне.
— Ты этого не знаешь.
Он поднимает мой подбородок так, что его глаза пронзают меня.
— Что бы ни случилось, все будет хорошо. Я буду рядом и буду любить тебя.
Мои губы раздвигаются, чтобы открыть ему секрет, который я хранила. Он должен знать, сейчас как никогда. Как раз в тот момент, когда я собираюсь сказать ему об этом, мама хватает меня за ногу. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, что привлекло ее внимание, и тут мы все поднимаемся на ноги, когда в палату входит хирург.
Мы все четверо ждем, затаив дыхание, пока он подходит к нам.
— Вы семья Максвелл?
— Да, — говорит мой отец, выходя вперед.
— Я доктор Икер, — говорит хирург. — Я оперировал Остина. Прежде всего, я хочу сказать, что операция прошла хорошо. Его травмы не были критическими, но нам нужно было срочно вправить ему перелом ноги. Потребовались штифты, которые ему придется удалить, но все могло быть гораздо хуже. Ему потребуется реабилитация, но я рассчитываю на полное выздоровление. Остальные травмы оказались незначительными. Есть несколько порезов и ушибов, но ему очень повезло. Вы сможете увидеть его, когда он придет в себя.
Я могу упасть на колени в знак благодарности.
— Слава Богу.
— Есть новости о моем сыне или невестке? — спрашивает мама.
— Когда я в последний раз проверял, они все еще были в операционной.
Отец заключает нас с мамой в свои объятия. Я чувствую, как по комнате проносится легкий прилив облегчения. С Остином все будет в порядке. Он поправится, и теперь нам просто нужно услышать хорошие новости о Джаспере и Хейзел. Минуты идут, но никто не выходит. Я наблюдаю за дверью, чувствуя беспокойство в своей слишком тесной коже. Металлический привкус во рту усиливается, как и страх. Проходит двадцать минут. Тридцать минут. Потом час, а новостей все нет.
— Почему так долго? — спрашиваю я, ни к кому не обращаясь.
— Я уверен, что они работают, и не могут прийти к нам обновить информацию, — говорит папа, снова проверяя дверь.
Мама берет мою руку в свою.
— Нет новостей — это хорошие новости.
Возможно, или это будут ужасные новости. В любом случае, мой разум проходит по миллиону путей «что, если». Каждый раз, когда я начинаю терять голову, я пытаюсь сфокусироваться на том, что Остин в порядке и, возможно, это означает, что их машину нашли не так уж давно. Я знаю, что каждая минута имеет значение, и я должна надеяться, что время было на нашей стороне. Отец шагает, а я, кажется, сжимаюсь в комок с каждой секундой, которую я наблюдаю за тиканьем часов. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы наблюдать, как стрелка перескакивает с секунды на секунду. Каждые шестьдесят секунд она будет двигаться. Каждые шестьдесят минут маленькая стрелка будет следовать за ней. Это единственная надежная вещь в этой комнате. Мы понятия не имеем, насколько серьезными были травмы моего брата и невестки и выживут ли они. Мы не знаем, борются ли они или сдаются, но я верю, что ради Остина они не перестанут стараться. Они любят его больше, чем свои собственные жизни. Большая стрелка снова движется, и я считаю.
Один. Два. Три…
Когда я дохожу до цифры пятьдесят шесть, в приемную входят два хирурга. Их глаза опущены вниз, усталость четко прослеживается в ссутуленных плечах, и ужас наполняет меня так сильно, что я не могу стоять. Их глаза встречаются с нашими, на лбу выступают бисеринки пота, и оба они выглядят подавленными. Кажется, что все происходит в замедленной съемке. Они стоят перед нами, качая головами взад-вперед, и один из врачей кладет руку на плечо моего отца. Я вижу, как у мамы подкашиваются ноги, и отец притягивает ее к себе, срываясь на рыдания. Я замечаю, как слегка дрожат губы доктора, когда его сожаление пропитывает каждую молекулу в комнате. Я слышу звук открывающейся и закрывающейся автоматической двери, когда люди выходят. Все это остается в моем сознании. Каждая деталь становится все более четкой по мере того, как мой мир меняется.
— Мы пытались, — говорит первый врач. — Они были в очень плохом состоянии, и мы сделали все, что могли.
Следующий врач пытается утешить мою маму.
— Потеря крови была слишком большой, а повреждение селезенки Джаспера — слишком обширным, чтобы его можно было восстановить. Повреждения мозга, полученные Хейзел во время падения, были серьезными.
Мой отец продолжает разваливаться на части, а я сижу, не в силах пошевелиться или заговорить. Мамины рыдания глухо отдаются в его груди, когда она прижимается к нему.