Моя подруга – месть
Шрифт:
– Ты же сама просила Надежду… – выдохнула ошеломленная Марьяна.
Лариса холодно, недобро улыбнулась:
– Только не пришивай мне это дело, ладно? Я просила Надежду не молчать, потому что Рэнд тогда впрямую угрожал расправиться с Санькой. А тебе ведь он ничего такого не говорил, верно? Тебя только чуть-чуть припугнули – и ты сразу выдала им голову Виктора на блюдечке с голубой каемочкой. Ты не Гертруда, моя дорогая, ты Саломея! А теперь хочешь, чтобы я спасала тебя и твоего любовника? Ничего себе, ангел сизокрылый: девятерых кокнул ни за что ни про что, а ты из него героя делаешь? В конце концов, его никто туда не звал, в эти кавказские регионы. С мечом пришел – от меча и… У них, у этих, знаешь как? Кровь за кровь, смерть за смерть. Так что если по справедливости, Григорий получит то, что должен получить. Эра милосердия давным-давно кончилась! Даже будь у меня деньги… а их пока все равно что нет! Или, может, мне пойти опять расположиться там с раздвинутыми ногами, чтобы Гришу выкупить? А сама постараться не хочешь? Почему ты только от меня этого требуешь?
Лариса вскочила из кресла, в раздражении отмахнулась:
– Ну, чего пялишься?! – И скрылась в ванной, так шарахнув дверью, что в коридоре затоптался часовой: наверное, решил, что у русских опять что-то произошло. Марьяне даже послышалось, что он звякнул ключом в скважине.
Впрочем, может быть, охранник даже и заглядывал – она этого не заметила.
Не могла заметить. Стояла на коленях, до боли вцепившись в подлокотники кресла, и смотрела на дверь, за которой скрылась Лариса. Цепочка, украшавшая витую ручку, позвякивала о филенку:
«Эра милосердия… звяк-звяк… кончилась… звяк-звяк…»
Бог ты мой… Вот так колоду перетасовала судьба! Выпал сначала трефовый валет – Борис. Потом пиковый король прикончил червонную даму – Надежду – и лег на пути благородного червонного короля – Григория. И вот теперь из этой колоды выглянуло лукавое лицо роковой дамы пик…
Ну, бывают в жизни совпадения… бывают – и с ног сшибают. Одно за другим, одно за другим катятся они сегодня, валом валят на Марьяну. Сначала сумасшедший бальзаматор Рэнд оказывается нижегородским «кооператором» от медицины и в то же время – алчущим крови мстительным горцем. А теперь Лариса – жена Виктора, мать Саньки! – оказалась проституткой и шантажисткой по прозвищу Золотая Лисичка. Вдобавок утонченной садисткой, не ведающей жалости, потому что «эра милосердия кончилась».
Конечно, выражение не больно-то распространенное, однако вполне могла найтись сотня-другая людей, которые привыкли его употреблять. Но услышать это от красавицы с фигурой фотомодели, черные волосы которой беспорядочными прядями падали на лицо, закрывая его, подобно той незабываемой и страшной черной маске… Нет, Марьяна не сомневалась, что не ошиблась! И сразу поскакали, посыпались, как мелкие камушки со склона, осколки воспоминаний, фраз, неосторожные обмолвки, намеки – все, обратить на что внимание Марьяне раньше и в голову бы не взбрело… Если бы не прозвучали вдруг эти незабываемые слова: «Эра милосердия кончилась!»
«Она появилась – будто призрак из прошлого», – рассказывал Борис о той девушке, встреченной в магазине. Марьяна видела ее лишь мельком, запомнила только высокий рост и очень красивую рыжую дубленку. Интересно, у Ларисы имелась такая?.. Ох, чем только не были набиты Ларисины гардеробы, разве за всем углядишь! Некоторые шубки так и оставались похороненными в шкафах. Нет, вроде бы рыжей дубленки Марьяна не видела – а все-таки та девушка была именно Ларисой.
Стоит вспомнить, как взвился Борис, услышав недавно это имя! Он рассказывал о женщине, которую насилуют боевики Рэнда; Марьяна же вскрикнула в испуге: «Лариса?!» – и Борис мгновенно среагировал на это имя – будто из прошлого простерлась чья-то рука и хлестнула его раскаленной плетью по незажившей ране: «Не знаю я, как ее зовут! И знать не желаю! Не хочу я ее видеть!..»
Надо надеяться, он ее не видел, иначе Ларисе не выйти из камеры пыток живой! Да, если бы Борис узнал, что его мучительница в двух шагах… уж, наверное, Рэнд не отказал бы своему приятелю в такой малости: до смерти ее замучить. «А ведь и правда – Борис не выпустил бы живой Золотую Лисичку!» – подумала Марьяна, вспоминая мутный взгляд и дрожащие руки своего бывшего мужа. Или… или Рэнд не допустил бы этого? Если его интересуют будущие капиталы – безусловно, не допустил бы! Если же он и впрямь закадычный друг Бориса – ну что же, вполне может подарить ему эту драгоценную игрушку. В таком случае жизнь Ларисы висит на волоске. Просто чудо, что Борис еще не наткнулся на нее. Конечно, он сторонится того насилия, которое является ремеслом Рэнда. «Ничего не хочу знать!» Посмеиваясь над жертвой этого насилия, он все же не пошел на нее посмотреть. Забавно и страшно: Ларисе до сих пор спасает жизнь именно то, за что Борис убил бы ее своими руками. Память о своих страданиях! Да почему память? Конечно, психика у него и сейчас надломлена. И опять Марьяна стояла перед вопросом: знает ли Рэнд – нет, не о том, кто для Бориса его пленница, жена убитого бизнесмена, такое совпадение было бы уж слишком фантастическим. А вот знает ли Рэнд, что произошло в свое время с Борисом?.. И вновь замелькали перед глазами незабываемые картины, навеки изъязвившие память Марьяны – так оспины изъязвляют лицо.
Какая утонченная жестокость! Какая изобретательность! Какое редкостное умение сориентироваться в происходящем и обратить его себе на пользу! Вчера, скажем, вечером Лариса совершенно случайно узнает, что Борис ищет атлас тибетской медицины, а сегодня уже расставлена по всем правилам охотничьего искусства ловушка и даже готова сверкающая приманка: фото Вики в баснословной профессорской квартире, с баснословной книгою в руках. Да, если даже вспомнить то, что Марьяна слышала о Золотой Лисичке от своей бывшей одноклассницы, эта шантажистка оказалась великолепным организатором. Небось отличницей была, но это лучше знать Борису, они ведь учились в одном классе! Сама-то Марьяна с трудом вспоминала ту, прежнюю Ларису: водопад медно-золотых локонов, голубые глаза, ноги от ушей. Вот изменила Лариса цвет волос – и стала как бы совершенно другим человеком… Может быть, для нее это что-то значило. Может быть, она хотела таким образом зачеркнуть прошлое. Ну и, конечно, не желала рисковать: а вдруг кто-то признал бы в жене Виктора Яценко бывшую Золотую Лисичку, изобретательно доившую бывшую золотую обкомовскую молодежь? Да, Лариса стала неузнаваема…
И Марьяна даже ахнула от поразившей ее очевидности: Лариса-то стала неузнаваемая, но она сама, Марьяна, – отнюдь нет! Золотая Лисичка, конечно, прекрасно была осведомлена обо всех деталях жизни ненавидимого ею Бориса Лепского. Ну а Лариса Яценко, надо думать, чрезвычайно потешалась в душе, изо дня в день видя перед собой простодушно-почтительную физиономию дурочки, жизнь которой она так омерзительно, так паскудно разрушила. Марьяне очень хотелось быть честной перед собой и даже перед Ларисой, очень хотелось признать, что никогда не любила Бориса, что брак их все равно катился под уклон, а все-таки стоило вспомнить ту квартирку…
Она вздрогнула так, что едва не упала: из ванной вышла Лариса. Oчевидно, она все же сочла подобие халатика неподобающей для себя одеждой, а потому завязала его на животе, превратив в блузку, ну а юбку ей заменило розовое полотенце.
«Да, – с причудливой смесью восхищения и отвращения подумала Марьяна, – лучше бы ей не появляться в таком виде перед арабами…»
Конечно, Лариса все еще шла с трудом, держалась за стенку; и синяки под глазами никуда не делись, а все-таки ничто в мире, казалось, не могло испортить ее вызывающей, возбуждающей красоты! И, глядя на это почти совершенное создание, Марьяна вдруг почувствовала, что не может сурово осуждать Ларису. Bедь, какой бы легкомысленной девчонкой та ни была, как много ни позволяла бы своему любовнику-однокласснику, все-таки расплата оказалась чересчур жестока. Это и озлобило Ларису. Ведь Борис говорил, что она очень серьезно болела, перенесла несколько операций и даже…
– А что это ты все торчишь на коленях, будто кающаяся Магдалина? – хохотнула Лариса, взглянув на замершую Марьяну. – Сядь, что ли, а то я подумаю, будто ты у меня прощения выпрашиваешь, – за то, что простить невозможно. Но дело даже не во мне, Маряша. Вот в ком дело! – Она заботливо поправила покрывальце на Саньке, тихонько чмокнула воздух над его белобрысой макушкой и, отойдя на цыпочках, опустилась в одно из кресел, порывистым жестом указав Марьяне на другое.
Та повиновалась: колени до боли затекли, Марьяна едва не охнула. Села, схватившись за подлокотники, и, хоть пыталась отвести глаза, не могла удержаться – с жадным любопытством уставилась на Ларису, изнемогая от желания бросить ей в лицо свои подозрения – и боясь… боясь не столько даже Ларисы или ее реакции – а она могла оказаться совершенно непредсказуемой, – сколько собственных размышлений, которые завели ее слишком далеко… похоже, вообще на край пропасти, в которой клубилась тьма.