Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
В тот миг я остановился.
От врача многое зависит! Врачи могут совершать чудеса! Врачи одни борются с бурями чужих болезней и несчастий! О, как же я раньше об этом не подумал? Врачи как боги! Боги на земле! И я… я им даже завидую. Они помогают людям, дарят им время, чтобы вернуться к семье и своим любимым делам. Помогают задержаться, чтобы люди могли вернуться к врачам. И… и если бы в деревне Камомэ был хороший врач… тогда, во время войны… вдруг Камомэ бы не понадобилось так умирать?.. Но… но даже если моя Камомэ умерла… то есть, она никогда не была моей. И никогда со мной не будет. Но даже и без Камомэ в мире много девочек и мальчиков, которым нужна врачебная помощь, чтобы они смогли жить. И старикам.
А когда тот старик благодарно сжимал мои руки, бесконечно благодарил, что я его не бросил, когда я видел его счастливые слезы и успокоенные слезы его близких — они получили его назад, на несколько часов, недель или даже лет — я окончательно решил все для себя.
Тем более, я очень благодарен Муросава-сан за то, что он меня не бросил.
Я тоже стану врачом!
Я стану хорошим врачом и буду помогать тем, кому простые врачи помочь не смогут.
Я стану богатым врачом — со временем им обязательно стану — и буду помогать бедным детям вроде Камомэ.
Даже если я не смогу вырвать жизни людей у смерти навсегда, я смогу отобрать кого-то у нее на время. А время драгоценно. В свое время можно побыть с близкими и сделать что-то хорошее.
Скандал был большой, но я два дня стоял у университета на коленях. И меня перевели на медицинское отделение.
И мое обещание Муросава-сан и родным я исполнил: я закончил Тодайдзи.
Правда, на врача.
Но, думаю, Муросава-сан меня бы понял. А близкие просто сказали — по телефону — что поддержат меня во всем, но просили, чтобы я был счастлив на новом моем пути.
И я был счастлив.
Да, я не бог. И я не могу подарить людям крылья. Но я отныне дарю им время. А уж они сами вольны выбирать, на что его потратить.
Во время учебы, проходя мимо цветочного магазина, я увидел Митико…
Сначала пролетела струя от пулевизатора — и я отшатнулся от неожиданности. А потом заметил, как красиво опадающие капли играют радугой в солнечных лучах. Кажется, это был первый день за много лет, когда я снова заметил на улице солнце. А потом растерянно перевел взгляд туда, откуда вылетела вода, вдруг зажегшаяся светом. И мне смущенно улыбнулась худенькая девушка из-за заросли цветов. Тоже разноцветных…
Самолет затрясло.
Я напугано повернулся.
Мигал свет, и начали волноваться люди. Кто-то заплакал, кто-то — молился.
Дочки рядом не было! Что… время теперь потерять и ее?! Нет!!!
Я поднялся, огляделся.
Облегченно выдохнул, увидев Юмэ, идущую между сидений.
Самолет снова дернулся, но она устояла на худеньких ногах, потом добежала ко мне, потянувшись через нашего притихшего соседа, потянула меня за рукав:
— Пап, пап, почему стюардесса плачет в туалете? Даже дверь не закрыла? — громко спросила Юмэ, подошедшая по проходу к нашему соседу.
Другие люди на ее голос начали оборачиваться.
— Случилось что-то плохое?
Вторая стюардесса упала на колени, вцепившись в соседнее кресло. Молоденькая девушка. Боялась. Белое-белое стало лицо. Как бы до сердечного приступа не дошло! Или только обмороком отделается? Надо бы подойти и посмотреть.
Самолет снова тряхнуло.
— Да что такое? — вскричал толстый мужчина с побагровевшим лицом, — Но мы платили за обслуживание хорошее! Где персонал? Почему они бездействуют?! Эй, кто-нибудь! Ответьте!!!
Но от его воплей стало только хуже. Люди еще больше перепугались.
— Крыло горит! — отчаянно заорал кто-то, указывая в иллюминатор.
Начались крики. Люди повскакивали. Как бы бегать не начали. Как бы ни стали ломиться к пилотам. Если им помешать, если их сбить, то шансов вообще не будет.
Молоденькая стюардесса, отчаянно дрожавшая, поднялась, цепляясь за крайнее кресло слева.
— Сохраняйте спокойствие! — попробовала перекричать она крики и брань пассажиров. — Верьте нашему капитану! Он…
Но ее никто не слушал.
Самолет снова качнуло. Крики раздались отчаянные. Кто-то рыдал. Рыдал мужчина через проход.
Вдруг моя дочка, вцепившаяся в подлокотник кресла нашего соседа, разжала руки.
— Держись! — прокричал я.
Но она ступила на середину прохода.
Самолет качнуло, я вцепился в спинку сиденья спереди, чтобы удержаться.
Свет мигнул и исчез.
Странный звук нарушил напуганную тишину.
Красивый, чистый… голос?..
Свет мигнул и снова загорелся.
Юмэ стояла посреди прохода, широко расставив худенькие ноги в пышной юбке. И, руку положив на сердце, пела. Простая песня без слов. Но ее мощный, звонкий, чистый голос… казалось, он попадает прямо в сердце.
И в салоне внезапно стало тихо-тихо. Кто-то даже приподнялся, выискивая источник этих звуков.
А Юмэ, стоя посреди бури, продолжала петь. Долгую песню без слов. Словно она не боялась ничего.
Растерянно посмотрел на дочку. Сердце замерло.
Она и правда ничего не боялась.
И ее спокойствие передалось другим. Глаза людей зажглись восхищением.
Самолет сильно встряхнуло, другие — и несчастная стюардесса — попали, а Юмэ устояла.
Она пела. Стюардесса жалобно смотрела на нее. С носа разбитого стюардессы текла кровь. Но она как будто забыла о боли. Как будто ее совсем не замечала. Она смотрела на Юмэ. И все смотрели сейчас на мою дочку.
А она просто пела. Пела беззаботно и так спокойно, словно ей не важно было, что с нами всеми будет.
И, хотя положение наше было ужасно, ее пение стало целительной красотой для наших усталых и взволнованных душ.