Моя судьба
Шрифт:
— Небось и в родне у вас, господин Култыгов, тоже сплошные бандиты?!
— Сплошные, — кивнул он. — А были бы не сплошные, так меня давно уже в колбасу порезали бы! И поэтому я хоть что-то сделать могу, спасти или вытащить кого-то… Этому Мураду, ублюдку, было бы проще меня пришить — и все! Он же сильным себя считает! Не понимает, что вся сила только до поры до времени. Но он не трогает меня, потому что не хочет кое-кому кровником стать!
— Кому же, интересно?!
Култыгов оставил мой вопрос без ответа.
— Так и что мне, по-вашему, делать? — спросила я спустя минуту.
— Почему у вас мужа нет? — непонятно к чему поинтересовался он.
— Не ваше дело!
— Ясно, что не мое… В общем, так. Ехать вам нельзя. Остаемся здесь. Будем с ними вести переговоры и тянуть резину. Им ваш мальчик ни к чему. И! — Он поднял палец. — Если бы вы не вылезли со своим согласием заплатить деньги, мы бы его додавили и забрали
— Конечно! Теперь я во всем виновата!
— И еще… — Али-Хассан еще сильнее наморщил свой лоб. — Почему он не верит, что вы мать?
— Еще раз повторяю — на это мне плевать! Я еду! У меня выхода нет!
— Подумайте об остальных членах семьи!
— Уважаемый господин Али-Хассан Култыгов! — Я впилась взглядом в его сощуренные глаза.
— Да… — отозвался он.
— А идите вы прямиком к е… матери! Поняли?!
Эта жизнь — моя,
и только моя!
Я развернулась на каблуках и буквально слетела с лестницы. Миновав скучающих у входа ментов, я выскочила на улицу. Али-Хассан следом за мной не пошел, и я несколько минут простояла, прислонясь к железной решетке ограды. Довольно скоро ко мне подъехала старая «пятьсот тридцатая» «БМВ». Машине было минимум лет семь, она была бита-перебита, много раз неряшливо перекрашивалась, и, судя по всему, техническое ее состояние оставляло желать лучшего. Тем не менее хозяева не поскупились на убогий внешний апгрейд рыдвана. На чадящие сизым дымом сдвоенные выхлопные трубы были надеты наконечники из нержавейки. Над бампером красовались пародийно-огромные желтые противотуманные фары. К покореженной черной крышке багажника крепился покрашенный в отвратительный желтый цвет спойлер. Внутри маячила небритая рожа. Судя по всему, это и был тот самый Магомед, с которым мне предстояло проехать триста километров до полыньковского элеватора.
Водительское окошко со скрипом открылось, и к моим ногам упал выброшенный из машины окурок.
— Ты, что ли, к Мураду?
— Догадался? — спросила я, садясь на заднее сиденье. — Вычислил в толпе?
В переулке, кроме меня, все равно не было ни одного человека. Догадаться, что именно я их жду, было нетрудно.
— Умную из себя не строй! — процедил сквозь зубы водитель. Я стиснула зубы и не стала отвечать. Я даже не подумала сесть спереди и разместилась на заднем сиденье. В машине воняло горелым табаком. Обивка во многих местах была прожжена окурками. На зеркальце заднего вида болтались дешевые четки с прикрепленной к ним прямоугольной пластинкой, покрытой зеленой эмалью. На пластинке арабской вязью было выведено, видимо, что-то благочестивое из Корана. Я отвернулась к окошку, чтобы не видеть ни это убожество, ни обсыпанную перхотью засаленную шевелюру водителя.
Через тридцать пять минут мы подъехали к аэропорту. Прошло меньше двух часов с того момента, как здесь приземлилась наша эмчеэсовская «тушка».
— Жди в машине, — приказал Магомед сквозь зубы, заглушил мотор и, оставив машину на стоянке, отправился к зоне прилета.
За то время, что мы ехали, у меня затекла нога. В кармане переднего сиденья лежала жестяная коробка из-под датского печенья, которая больно давила на колено и не давала вытянуть ноги. Воспользовавшись остановкой, я переместилась немного вдоль дивана и приняла более-менее приемлемое для долгой поездки положение. Пристраивая ноги поудобнее, я сильно задела коробку, и в ней грохнуло что-то железное и, судя по всему, тяжелое. Осмотревшись и убедившись, что рядом никого нет, я вытащила ее и открыла. Внутри лежал завернутый в кухонное полотенце пистолет «макаров» с полным магазином патронов. Там же были две полные запасные обоймы и одна пустая. Серийный номер на пистолете отсутствовал — был спилен или сточен. Пустой магазин я оставила в коробке вместе с тряпьем, а все остальное распихала по карманам своей куртки. Когда я занималась в стрелковой секции, мы стреляли из малокалиберного «марголина», но для порядка изучали и прочее стрелковое оружие. Как говорил наш тренер, «макаров» пригоден в основном для того, чтобы застрелиться самому. Вспомнив это высказывание, я усмехнулась — это не про меня! «Мы пойдем другим путем!» — так, по-моему, утешал Ильич свою мать после того, как повесили брата Сашу. Впрочем, в отличие от классика марксизма-ленинизма, мне предстоящий путь был неведом. Так что я для верности сняла пистолет с предохранителя и дослала патрон в патронник. Мало ли что!
Аслан оказался здоровенным длинноволосым детиной лет двадцати пяти от роду. В отличие от мрачного Магомеда он весело поздоровался со мной и даже спросил, удобно ли мне сидеть сзади. Я не стала говорить ему, что неплохо было бы подвинуть его сиденье вперед, — боялась, что они вспомнят про коробку и обнаружат пропажу ствола.
— Все нормально! — ответила
Магомед что-то сказал Аслану — я думаю, какую-нибудь гадость обо мне, завел мотор, и мы помчались. Магомед был самый отвратительный водитель из всех, кого я когда-либо знала. С правилами движения он, может быть, когда-то и ознакомился, но презирал их, а заодно и всех, кто оказывался одновременно с ним на дороге. Он, как мог, гадил другим водителям: подрезал, ослеплял дальним светом, не прекращая гудел. Больше всего ему нравилось пристроиться к кому-нибудь сзади, буквально в полуметре, и сигналить всеми доступными ему способами, при этом осыпая жертву отборными проклятиями. О том, что это именно проклятия, а не что-нибудь иное, догадаться было нетрудно. Вся речь моих спутников процентов на двадцать-тридцать состояла из русских слов, причем в бранных выражениях этот процент сильно повышался.
Через полторы сотни километров от города нам пришлось остановиться. Дорога была перегорожена двумя милицейскими «Жигулями», а большой дорожный кран, отмеченный знаком все того же МЧС, вытаскивал из лесозаградительной полосы обгоревшие остатки какого-то легкового автомобиля. Тот еще дымился. Мы простояли минут пятнадцать, пока кран не поставил бывший автомобиль на обочину и, убрав телескопическую стрелу, освободил одну из полос для движения. Мои спутники отреагировали на происходящее как-то очень нервно. Внимательно приглядываясь к горелой груде железа, они тихо что-то обсуждали.
— Знакомая машина? — спросила я.
Магомед вообще никак не отреагировал на мой вопрос, словно и не слышал его.
— Не волнуйся! Тебя это в любом случае не касается! — осклабился в мою сторону Аслан.
Он вообще периодически оборачивался и пристально меня осматривал. Признаться, мне было совершенно не до того, чтобы оценить, какого рода эта заинтересованность.
После того как мы отъехали с места происшествия, Магомед и Аслан пытались по очереди куда-то позвонить по телефону. Судя по всему, они хотели соединиться со своим хозяином Мурадом, но сотовая связь в этой зоне не работала. Посмотрев на экран своего телефона, я убедилась, что он тоже мертв.
Мы мчались по узкой, но довольно гладкой дороге, соединяющей областной центр с северо-восточными районами. Я никогда и нигде не видела более плоского места на суше. Унылая то ли полупустыня, то ли полустепь расстилалась на многие километры вокруг. И если в нескольких десятках километрах слева от нас несла свои воды река Волга, то направо путника не ожидало ничего — вначале российское ничего, потом столь же бескрайнее ничего казахское. Устав разговаривать, Магомед с Асланом попытались включить магнитолу, но ее заело при первых же звуках лихого вайнахского танца. Кассета застряла внутри, и единственное, что им оставалось, — слушать радио. Мне казалось, что за всю свою жизнь я не прослушала столько дряни, как во время этой дороги. Каждая новая песня была еще ублюдочнее предыдущей. Все они слились у меня в ушах в единый вопль спутавшихся в клубок онанистов, педерастов и малолетних слабоумных б…. Даже тупая реклама, прерывавшая эту визготню раз в десять-пятнадцать минут, была приятнее. Криминальным же новостям я и вовсе обрадовалась, как родным. Аслан с Магомедом тоже очень заинтересовались сообщениям с фронтов всероссийского беспредела. После информации о подрыве речного трамвайчика с армянской свадьбой в Ростове диктор перешел к новостям московского криминала. Мне сразу резануло ухо название моей улицы. Совпал и номер дома. Далее сообщили, что на пороге своей квартиры была убита тремя выстрелами из пистолета… я сама! Я даже не сразу сообразила, что произошло. Аслан издал победный крик. Магомед тоже воскликнул что-то и победно пожал руку Аслану.
— Красивая девка была! — повернулся ко мне Аслан. — На тебя даже похожа! Она, с-сука, моего брата с дядей под русских бандюков положила! Если бы не знал, убивать было б жалко!
— Так ей и надо! — прорычал Магомед. — Исса в три деревни денег присылал! На хлеб, на чай старикам…
«Вот почему Мурад не верил Али, что это я! Они выследили и убили Аниту! Значит, Ира не зря меня предупреждала! Какой ужас! Анита! За что ты от меня это все приняла!» Целый вихрь мыслей пронесся в моей голове. Стиснув зубы, чтобы ни звука не вырвалось наружу, я не понимала не только что делать, но и как контролировать себя. Я находилась в одной машине с человеком, который убил Аниту… почти меня саму… нет — меня саму. И мы ехали в неизвестность, где в лучшем случае мне придется заплатить огромные деньги за своего сына, скрывая, что я — это я! И рядом нет никого! Ничего не знающий Семен встречает в Женеве ничего не знающего Лалита. Ничего не знающий старый таец ждет меня на далеком острове с темненькой девочкой, уже забывшей вкус моего молока. Ничего не знающая мама в нашем подмосковном доме, наверное, уже сходит с ума без моих звонков. А про «великого дипломата» Култыгова я не хочу даже думать. Он почти все знает, но почти ничего не может!