Моя жизнь как фальшивка
Шрифт:
– Разумеется.
– Вымысел с целью обмануть или подставить другого человека. Верное определение, Кристофер? Вам известен Боб Маккоркл? Это и был подлог, я полагаю?
Чабб принял газету из рук полицейского и уставился на коллаж, который он давным-давно состряпал так беспечно. Только теперь он понял в какие «неприятности» угодил: признайся он, что вдохнул жизнь в этот образ, и его сочтут сумасшедшим, а значит – преступником. Они сидят на кухне и зря теряют время, а тварь уходит все дальше, унося его дитя. Сейчас, в эту минуту, где-то в закоулках Сиднея голодная малышка плачет, а похититель не знает даже названий тех вещей, которые необходимы ребенку. Если не рассказать полицейскому
Он сидел на кухне и не мог пошевелиться. Слова не шли с языка.
31
Совсем недавно австралийский суд обвинил некую миссис Чемберлен в убийстве ее новорожденного ребенка – на том лишь основании, что она не заплакала во время телеинтервью. По-видимому, ее преступление заключалось в отказе вести себя как «нормальная женщина», а Кристофер Чабб, выходит, не умел держаться как «нормальный мужчина». Разве нормальный холостяк усыновит ребенка? Бульварные газетки предполагали единственную цель, ради которой мужчина мог усыновить ребенка: убийство.
Чабба в итоге оправдали, но жизнь его была загублена. Он лишился ребенка, любовницы, работы, крыши над головой, немногих друзей. По крайней мере, его не осудили, как впоследствии на основании не более веских улик осудили миссис Чемберлен. Можно сказать, повезло. И пусть многие поговаривали, будто Чабб сам вывез ребенка из страны, чтобы досадить Нуссетте, из-за этой сплетни он утратил репутацию, но хоть не свободу.
Тем не менее оправдание принесло Чаббу не облегчение, а внезапную, ошеломительную пустоту. Ухаживая за малышкой, он вымотался в первую же неделю, отчего же теперь ее личико мерещилось ему в каждой коляске? С женщинами он был холоден и далек, а теперь мог разрыдаться от столь слащаво-сентиментального зрелища, как вязаная пинетка, забытая на грязном полу трамвая. Все живое, даже осыпанная пыльцой совка в горсти, напоминало Чаббу о его ребенке, о биении жизни, чьи веления непреклонны.
Казалось бы, страдание плодотворно для поэта, но в эту пору искусство показалось ему бессмысленным, а больше он ни во что в жизни не верил.
Публичный скандал закрыл ему доступ в рекламные агентства, и, поработав в нескольких случайных местах за гроши, Чабб выбрал наконец занятие, которым прежде наделил Маккоркла: стал продавать страховки. Он обходил дом за домом, скромный коммивояжер, в шестом адском круге своего розыгрыша, и все ждал: сейчас он нажмет на звонок, откроется дверь, и он увидит свое дитя. Каждый раз, когда он садился в автобус или поднимался на перрон, Чабб высматривал высокую темную фигуру, знакомую, упругую походку. Он даже надеялся, что тварь не насытилась возмездием, а потому, переехав из отдельного дома в квартиру, а оттуда – в меблированные комнаты, оставлял на старом месте новый адрес, чтобы мучитель не сбился со следа.
Постепенное падение – от коттеджа до меблированных комнат – заняло около четырех лет. Все это время Чабб не мог ни писать, ни даже читать. Наконец, весной 1956 года он получил досланную бандероль от случайного знакомца, австралийского художника Доналда Дефо. Художник за это время успел переселиться в Индонезию, там как раз происходили пертурбации, и о неприятностях Чабба он ничего не знал. Это был очень приятный, внимательный к людям человек; в начале своего послания он извинялся за то, что отнимает у Чабба время, но он, дескать, счел, что ему «любопытно будет послушать историю о замечательном безумце, который заглянул ко мне нынче. Это – призрак того неистового авангардиста, которого вы изобрели в 46-м году…»
Гость, навестивший Дефо, путешествовал в компании четырехлетней девочки. Они бежали на Бали
Мужчина и девочка оставались у художника две недели. Под конец, напившись араку, Маккоркл провозгласил себя гением, а своего хозяина – посредственностью, но этот демарш не омрачил его отношений с Дефо. Признавая его «законченным безумцем», художник, однако, восхищался присущим «Маккорклу» избытком энергии и неутолимой любознательностью, и сожалел, когда тот вместе с малышкой перебрался на север острова, в Сингараджу. В письмо, по словам Чабба, был вложен рисунок углем, маленький, шесть дюймов на четыре, но Чабба эта картина потрясла: огромная, неуклюжая глыба, а на коленях – хрупкая девчушка.
Эпоха ксерокса еще не наступила. Чабб сфотографировал письмо и рисунок и послал копии Нуссетте. «Ты знаешь, кто это», – приписал он и попросил денег на дорогу – он хотел поехать в Индонезию и забрать девочку. Быть может, Нуссетта и узнала похитителя, но в ответе Чаббу никак этого не обнаружила.
«Дорогой К.», – написала она, и эта буква вместо имени подсказала Кристоферу, с каким трудом дался Нуссетте ответ.
Как жестоко с твоей стороны послать мне работу Дефо. Сердце мое разбито вновь. Я вправе ненавидеть тебя, но вместо ненависти лишь глубоко жалею. Теперь ты знаешь, как и я, каково это, когда у тебя отнимают ребенка. Ты нанес мне страшную рану, и я желала тебе всякого зла, но теперь я вижу, как сложилась твоя жизнь, и понимаю, что ты наконец пострадал больше всех нас, кому ты столь легкомысленно причинял боль. Видно, есть в мире справедливость.
Она оставила письмо без подписи, но вложила чек на изрядную сумму. Чабб смог купить билет до Бали, и с этого началось долгое, бесплодное странствие к северному берегу, а оттуда – на Яву и в Йогьякарту, где ему наконец отчасти повезло: он нашел отель «Агам», в котором «мистер Боб» проживал целый год, терпеливо пытаясь изучить яванский диалект. Владелец отеля припомнил странного постояльца и с готовностью предложил его номер Чаббу.
– Незачем было оставаться. Некуда было дальше ехать. Я выжидал.
В ту пору в Индонезии действовали законы военного времени, разогнавшие туристов, но даже в этот особенно напряженный год немногочисленные иностранцы добирались вдоль вулканического хребта Явы до Йогьякарты и селились в отеле «Агам». В 1956 году каждому путешественнику предъявлялся набросок, сделанный Доналдом Дефо. Один из гостей, немецкий ботаник Карл Буркхардт, узнал мужчину и девочку: они жили в домике на озере Тоба на Суматре. Девочка болела дизентерией, но Буркхардт поднял ее на ноги с помощью рисового отвара.
– Он плохо смотрит за ней! – возмущенно вскричал Чабб.
– Напротив, – возразил немец, – трогательно видеть, как он расчесывает девочке волосы, велит чистить зубы.
Чабб поспешно извинился, сбегал в свою комнату, вернулся в вестибюль и потребовал счет. Велорикша отвез его на вокзал, а семь часов спустя, в час ночи, он уже садился в битком набитый поезд до Джакарты. Долгая, трудная дорога: на пути вспыхивали местные мятежи, солдаты задерживали подозрительного путешественника, допрашивали его. Но Чабб не сворачивал, и наступил день, когда его повезли на весельной лодке по призрачно-гладкой поверхности озера Тоба, и высадили на острове Самосир, где, по словам немецкого ботаника, находился дом.