Моя жизнь
Шрифт:
— Мы счастливы быть вместе после шести лет разлуки, но пока еще не знаем, как проведем время в Париже.
Ингрид ограничилась этим коротким заявлением.
Пиа прекрасно запомнила тот день.
«Встреча в Париже не стала для меня травмой. Подобные вещи травмируют, когда происходят с десятилетним ребенком. Припоминая нашу встречу, могу оказать, что она была очень волнующей. Все, кто находился в аэропорту, проявляли трогательное внимание. Туда пришли сотни и сотни людей, чтобы увидеть мою мать и меня. Я испытывала сложное чувство волнения, неловкости и смущения от того, что на меня смотрело так много глаз, что нас без конца фотографировали. Но сказать, что я боялась, было бы неправдой. Этого как раз не случилось. Я была уже достаточно взрослой».
Они выскользнули из отеля через заднюю дверь, чтобы насладиться единственным вечером, когда можно было бродить по городу без сопровождения толпы фоторепортеров. Все остальное время, пока Пиа оставалась в Париже, те следовали за ними по пятам. Пиа пробыла в Европе более двух месяцев. Ингрид хотелось показать дочери все, что было в ее силах. Они ездили на Сицилию. И наконец Пиа заняла свою комнату в «Санта Маринелле». Все дети Ингрид смогли собраться вместе.
Ингрид писала Айрин Селзник:
«Молодые люди танцуют на террасе, а я делаю вид, что уже стара и собираюсь лечь спать. Конечно, это не то, что я чувствую на самом деле, — просто разыгрываю небольшой спектакль. Тем не менее я счастлива, что нахожусь одна. Все получилось лучше, чем мы думали. Пиа здесь совершенно счастлива, очень открыта со всеми, все ей нравится. Она очень мила и ласкова с маленькими. В первый же день она сказала мне, что не сможет на следующее лето приехать в Европу. Но уже на второй спросила: «А зачем мне оставаться в Америке, когда здесь так замечательно?» Конечно, каждый из нас пытается любой день превратить в праздник. Мы все время придумываем что-то новое. Но замечательнее всего то, что если мы с ней остаемся дома одни, то и это ей тоже очень нравится. Она очень весела, чувствительна и умна. Она намного лучше, чем я смела мечтать. Не могу тебе передать, как я счастлива в эти дни. Порой это кажется нереальным, и я не могу в это поверить. Я веду себя очень естественно, будто так все и должно быть, чтобы лишний раз не спугнуть ее. Я надолго оставляю ее одну: она играет с младшими или читает где-нибудь в углу. А иногда мы подолгу разговариваем, но я стараюсь не давить на нее».
После возвращения Пиа в Америку жизнь в Париже стала идти совсем по-другому. Дети были со мной, Роберто давно находился в Индии. В общей сложности его не было с нами уже девять месяцев. Все вопросы нужно было решать самой.
Помню, как я получила свое первое жалованье за «Чай и сострадание». Я не держала в руках деньги с тех пор, как в шестнадцать лет заработала десять крон! И я совершенно не знала, что с ними делать. Кто-то из артистов порекомендовал мне адвоката, и тот открыл в банке счет на мое имя. Деньги должны были переделяться каждую неделю или каждый месяц. Потом я узнала, что деньги, заработанные во Франции, облагаются налогом. Я понятия не имела о налогах. В Италии Роберто придумывал все что угодно, чтобы не платить большие налоги. А тут мне сказали, что сразу же открывать счет во французском банке я, как иностранка, не имею права, так как все, что я получаю, должно облагаться налогом. И кроме того, мне необходимо объявлять о своих доходах в декларации. Я перезвонила своему адвокату и спросила:
— Почему вы меня не предупредили обо всех этих правилах? Что же мне теперь делать?
— А много вы уже потратили? — спросил он.
— Я заплатила за отель, выдала жалованье гувернантке, а теперь приходят налоговые чиновники и требуют массу денег. Что же мне сказать им?
— Ну, это так просто. Скажите, что вам надо содержать любовника и что у вас на него ушли все деньги.
— Как это: иметь любовника и платить за него?
— Совершенно верно. Он взял все ваши деньги. Это совершенно естественно. Они все поймут и отстанут.
— Мне не очень нравится эта идея.
— Не волнуйтесь. Когда они придут в следующий раз, мы что-нибудь придумаем.
Я ничего не предпринимала и дожидалась визита инспекторов. Но все было спокойно, и я снова позвонила:
— Пока ничего не случилось.
— Ну и замечательно. Если вас не поймают в течение десяти лет, все обойдется.
— Мне не очень-то это нравится...
— Не беспокойтесь, предоставьте все мне.
А на девятом году они меня все-таки поймали. К тому времени я снова была замужем. Мне предъявили к оплате огромный счет. И все из-за прекрасных советов моего адвоката. С тех пор я стараюсь с ними больше не связываться.
Во времена моей работы в парижском театре я была очень наивна. Все еще страшно краснела. Обычно в антракте режиссер приходил ко мне в уборную, за ним тянулись остальные актеры, все рассаживались и начинали рассказывать сальные анекдоты. Они говорили, что упражнялись в этом специально, чтобы научить меня не краснеть. Пусть, мол, посмотрит, как далеко мы можем зайти, и закалится, тогда уж она разучится краснеть. Первое время я просто не понимала их шуток, и им приходилось разъяснять их смысл. Но я и тогда не могла понять, в чем смысл этих шуток. Но смеялась вместе со всеми. А потом я должна была идти на сцену и играть жену директора школы. Это действительно выглядело забавно. Театр был всегда переполнен, публика принимала спектакль с восторгом, а пресса не переставала писать о нашей постановке. Это было так радостно — иметь успех в Париже.
Кей Браун позвонила мне и рассказала историю Роберта Андерсона, драматурга, написавшего «Чай и сострадание . У него только что умерла жена от какой-то страшной формы рака. Она болела долго, тяжело. Он день за днем наблюдал, как она угасала. Его это чуть не убило. «Не уверена, что он захочет сохранить после этого свою жизнь, — сказала Кей. — Помоги ему. Я уговорю его полететь в Париж на премьер. Может быть, он опять вернется и к жизни, и к работе».
У него был ужасно тяжелый перелет через Атлантику: самолету пришлось возвращаться. Прибыл он как раз к премьере.
Мы стали большими друзьями. Я очень скоро поняла, что он не тот человек, который в состоянии сам справиться со своими бедами, и делала все, чтобы помочь ему. Он стал очень близок мне в те дни. Может быть, и я в этом нуждалась. Во всяком случае, я знала, что наша дружба важна для нас обоих. Приблизительно в то же время я впервые встретилась с Ларсом Шмидтом, шведом, как и я, который был продюсером многих спектаклей. Теперь в Париже шла его постановка пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше».
Он прекрасно помнит, как они встретились.
«В 1956 году мне удалось уговорить Питера Брука руководить постановкой «Кошки на раскаленной крыше». У меня была замечательная труппа, и мы завоевали большой успех. Тогда же, как раз перед рождеством, я услышал, что Ингрид Бергман, игравшая у Роберта Андерсона в его «Чае и сострадании», пришла посмотреть наш спектакль. Исполняя роль хозяина, я подошел к ней перед представлением.
— Мисс Бергман, вы бы не хотели вместе с Робертом выпить в антракте бокал шампанского?