Мудрец. Сталкер. Разведчик
Шрифт:
– Сам пробуй, – сказал Печкин. – Дневной свет им нипочем, осинового кола никто не применял… И девиц истеричных кровососы не обольщают… – Он закашлялся. – Мыло, ты что, вправду туда горилки набуровил?
– То козацький мудрый борщ, – сказал Мыло.
– Коньяк пьём, – сказал журналист, – горячей горилкой закусываем… Запорожское сакэ!
– Здоровее будем, – сказал Матадор. – Ну, за тех, кто остался в Зоне по людской злой воле, а не по её ужасным чудесам…
Глава третья
Умилительное зрелище, если глянуть со стороны: утонул в сугробах хорошенький домик, яркий свет льётся из фонаря, установленного на крыше рядом с расчехлённым «эрликоном», свет манит усталого и замёрзшего путника туда, где приготовлены для него и добрая чарка, и лучший кусок, и протопленная банька, и чистая постель. Ласково потрескивают дрова в камине – завозные дрова, здешними топить нельзя, рентгенов много. Но – в такой вечер можно себе позволить…
Словно и не затаилась под снегами чужая враждебная жизнь, словно и не было её никогда, словно почудилась она путнику в кошмарном сне на привале…
– Ахтунг, ахтунг! – сказал из динамика Колчак. Ему полагалось блюсти бар весь мёртвый сезон. – Майор и… точно, шахид! Вон как замёрз, бедолага! Впустить?
– В такую погоду, – сказал месье Арчибальд, – и в такой день – это долг каждого доброго христианина. Майору же лучше вообще не препятствовать…
– Будем считать, что у шахидов тоже бывают актированные дни, – сказал Матадор. – Только пусть снимет пояс. Он на такие морозы не рассчитан, мало ли что…
– Ага, – сказал Колчак. – Вы будете там сидеть спокойненько, а пояс у меня отогреется и рванёт… Дай-ка я сам сниму, нерусь теплолюбивая, а то у тебя руки как палки…
На шахиде было дорогое длинное кашемировое пальто, на голове – несерьёзная кепка с наушниками, хорошо хоть обуться он догадался в «луноходы». Майора же защищали от холода необъятная камуфляжная куртка миссии «Deep Impact», пушистая шапка, ватные штаны и унты.
– Водки ему, – скомандовал Майор. – Аллах простит. Или не заметит.
Синильга принесла горилку, и Майор самолично залил её в глотку мученика веры, несмотря на его сопротивление. Сопротивление, впрочем, было пассивное, так как руки и ноги не слушались беднягу, он только пытался выплюнуть обжигающую влагу и крутил головой.
– Где ты его взял? – сказал Матадор.
– По дороге нашёл, – сказал Майор. – Смотрю. Идёт. То есть он думает. Что идёт. Внутри сугроба. Его на блокпосту. Пропустили для смеха. Шутники. Оставь мне. Присосался!
– Билого не бачив? – сказал Мыло.
– Ну. Ты спросил, – сказал Майор. – Кто же Белого. Увидит на белом.
Он усадил шахида в кресло у стены, а сам принялся раздеваться, приговаривая:
– Унты. Два раза хороши бывают. Когда обуваешь. И когда снимаешь.
Шахид угрелся и вдруг начал горячо говорить.
Месье Арчибальд послушал и сказал:
– Он алжирец. Зовут Кемаль. Ох ты, он ещё и бакалавр!
– Так и объясни бакалавру, что сегодня канун Рождества пророка Исы, – сказал Матадор. – И что положено его отмечать в кругу родных и друзей, а не на задании…
Бармен объяснил, а бакалавр Кемаль только кивал головой.
– Синильга, – сказал бармен. – Поищи на кухне консервы с арабскими буквами. А то вдруг ему других блюд не полагается…
– А Синильга-то почему осталась? – спросил Печкин, сразу утратив всякий интерес к шахиду.
– Из-за Белого, – сказал Матадор. – Не из-за Киндера же.
– Я же сто раз говорил, – возмутился Киндер. – Ничего не было! Я что – не понимаю разве?
– Не было, – сказал Матадор. – Потому что я ситуацию держу под контролем.
Официантка подошла к столу, словно догадавшись, что говорят о ней.
– На зимовку устроилась? – сказал Матадор. – За двойной оклад?
– А кто Белого кормить будет? – вызывающе сказала она. – Кто обстирает? Он же как ребёнок…
– Ты книжку мою прочитала про Настасью Филипповну? – строго, как учитель, сказал Матадор. – Тогда бы всё про него поняла…
– Больно толстая книжка, – сказала Синильга. – И всё про неправду грузит. А меня не надо грузить. Я бы деньги в печку не кинула. Сто тысяч рублей – тоже сумма.
– Тогда рубли были намного дороже, – сказал Матадор.
– Тем более, – сказала Синильга и ушла.
Со стуком выпали из рук сомлевшего смертника банка с дозволенной Кораном пищей и ложка.
– Кохання, – сказал Мыло. – Це тоби не смишки…
– Никак не пойму их отношений, – сказал Печкин. – Чайльд Гарольд и девушка из таверны. «Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде».
– Правильно подметил, – сказал Матадор. – Шарахается Белый от неё. Ему Гюрзы хватило…
– Первый раз слышу, – сказал Печкин.
– До Синильги тут работала, – сказал Матадор. – Ещё все смеялись – кормят нас Гюрза та Кобра, це дуже нэдобро…
– И она ему изменила, – догадался Печкин.
– Хуже, – сказал Матадор. – Она у него кредитку забрала и с голландцем из «зет-форс» слиняла. Пока Белый болел. Он в тот раз много рентген схватил. Это я к тому, что он якобы неуязвимый. Всё равно беречься надо! Вот тогда он и разуверился в женщинах. Я же говорю – ребёнок…
– Ну, я в романе любовную линию почётче проведу, – сказал Печкин. – Читатель не поймёт, если герой кому-нибудь не впиндюрит… Хоть и не заточен русский язык под крутую эротику! Тут и Бунин не справился!
– Значит, про Белого будет твоя книжка? – сказал Киндер с некоторой завистью.
– Значит, про Белого, – сказал Печкин. – Только я, к сожалению, слишком мало его знаю. Буду рассказывать только о том, что видел сам и услышал от людей. А его внутреннего мира даже не рискну касаться. Я Топтыгина-то расколоть не могу! Его и подпоить невозможно! Личарда верный!