Музейный артефакт
Шрифт:
– Нет, нет! – отшатнулся тот и спрятал руки за спину. – Я хочу лишь взглянуть, не больше…
Мар-Самуил приблизил свои подслеповатые глаза к ладони ученика, на которой покоился оскалившийся лев с черным камнем в пасти. Казалось, что лев и чернокнижник рассматривают друг друга, а может, и безмолвно переговариваются. На лице Учителя играли блики от невидимого огня, глаза закрылись, как будто он впал в транс. Через минуту он вздрогнул и пришел в себя. Затем медленно произнес:
– Так вот он какой! Довелось не только услышать о нем, но даже узреть… Как он у тебя оказался?
Этого вопроса Кфир боялся больше всего.
– Долгая история, – замялся он и надел перстень на палец. Теперь не надо скрывать то, что стало явным.
– Когда-нибудь
– Долгая история, – усмехнулся старый чернокнижник. – Как-нибудь потом расскажу…
Они оба рассмеялись, и Мар-Самуил сказал:
– Пошли завтракать.
По крутой скрипучей лестнице они спустились вниз и вошли в небольшую трапезную. Двадцатипятилетняя Дебора и шестнадцатилетняя Зуса как раз расставляли посуду, и ячневая каша, политая сверху каким-то соусом, источала из большого глиняного горшка аппетитный аромат. Зуса бросила быстрый взгляд на Кфира и нарочито громко загремела посудой так, что служанка испуганно уставилась на свою молодую хозяйку. Она тоже была неравнодушна к симпатичному молодому юноше, но действовала более смело и напористо: подмигивала, прижималась всем телом в узком коридоре, а один раз даже схватила за то место, прикосновение к которому воспламеняет любого мужчину.
Но Кфир оставался равнодушным и к прямолинейным заигрываниям Деборы, и к горячим взглядам Зусы. Вместо ответного порыва, влечения или возбуждения он испытывал стыд и тоскливое ощущение мужской несостоятельности. Пусть горит в аду проклятый примипил [11] Авл Луций, который всю рабскую жизнь Кфира использовал его как женщину! И хотя эта скотина получила по заслугам, мужское существо юноши не восстановилось, как сломанный стебель молодого цветка не срастается после того, как сгинул тот, кто его сломал.
11
Примипил – высший по рангу центурион легиона, командир первой – двойной центурии.
Девушки считали, что ученик холоден и высокомерен, на самом деле он не испытывал к ним влечения, они не будоражили его существо. Поэтому вынужден был оставаться подчеркнуто холодным и равнодушным. Тем более что уже имел печальный опыт проверки собственной мужской силы.
Однажды в Риме, во время сатурналий [12] , другие рабы затащили его в лупанарий [13] . Работали там тоже рабыни, которые резко отличались от красивых, ухоженных, пахнущих благовониями гетер, услугами которых пользовались патриции и военная знать. Доставшаяся ему женщина была немолода, неряшливо одета, от нее неприятно пахло. Она села на лежанку, поджала согнутые в коленях ноги и положила на них подбородок. Кфир просто не знал, как это надо делать, с чего начать. Она не возбуждала его, и он понял, кто в этом виноват. Его хозяин – похотливая грязная свинья, так часто терзавший его тело. Посидев, женщина легла, и они уснули. Утром она исчезла, а жизнь раба вошла в привычное противоестественное русло. И он уже не знал, кем является по своей сути – мужчиной или женщиной.
12
Сатурналии – разгульные празднества в древнем Риме в честь бога плодородия Сатурна.
13
Лупанарий – публичный дом.
Когда Кфир только появился в доме Мар-Самуила, тот строго-настрого предупредил, чтобы он даже не смотрел в сторону дочери. Но видя полное равнодушие юноши, даже строгий отец почувствовал некоторую обиду: неужели его красавица Зуса нежеланна этому парню, который вполне мог подойти на роль жениха?
Как-то он даже с сарказмом заметил, что о-ч-ч-ень доволен тем, как ученик соблюдает его запрет. Кфир понял иронию старика, но сделал вид, что она осталась незамеченной.
Надо сказать, что если бы не эта беда, он был бы счастлив в доме Мар-Самуила. Со сварливостью Учителя он примирился, а тут еще симпатичные девушки, отдельная комната, сытная еда… Науки давались ему легко, да еще вызывали острый интерес. Ну, как можно оживить чучело? А ведь Мар-Самуил одним движением сморщенной руки отправлял в окно и ворона Кнока, и филина Мурзу… Да он и сам рассказывал, что летает по ночам, правда, сейчас редко – говорит, старость мешает…
Единственно, что огорчало Кфира – у него и Учителя расходились взгляды на способы исцеления. Мар-Самуил больше рассчитывал на заклинания и чародейство, но это не позволяло пришить отрубленную руку или ногу. Как-то он робко высказал свое мнение, но Учитель пришел в ярость.
– Я специально изучил языки, на которых говорят римляне и египтяне, чтобы познать их искусство врачевания, я искал новые снадобья, формулировки заклинаний! А ты ставишь под сомнение мои знания!
Старик тяжело дышал, на впалых пергаментных щеках появились красные пятна.
Кфир испугался такой вспышки гнева и уже жалел, что затронул эту тему.
– Я не сомневаюсь в вашей осведомленности, Учитель, – попытался оправдаться он. – Просто мне кажется, что можно лучше врачевать, если предварительно заглянуть внутрь…
Юноша сделал несколько неопределенных движений руками, не решаясь высказаться.
– Внутрь человека? – помог ему Учитель.
– Да!
– Да я заглядывал и заглядываю, когда представляется возможность. Принимаю роды, кесарю и вижу, как и в чем плод развивается, череп вскрываю – мозг вижу, раны врачую, мышцы руками трогаю… Чего ты хочешь?!.
И тут Кфир, повинуясь какой-то неведомой силе, произнес слова, которые не собирался говорить:
– Не просто заглядывать и видеть. Надо вскрывать тела и смотреть, как они устроены внутри, какие там органы и как они связаны между собой, как кровь циркулирует по жилам, как перетекают жизненные соки и откуда они берутся…
Ученик сам остолбенел от сказанного. Вскрытие тела преступно – все лекари это знают. Сейчас с его уст сорвались чужие слова, хотя мысли об этих кощунственных актах не раз посещали голову Кфира. Очевидно, кто-то подсказывал их ему, и он догадывался – кто.
– Ты понимаешь, что сейчас сказал? – Мар-Самуила нельзя было узнать: седые волосы всклокочены, ноздри огромного крючкообразного носа хищно раздувались, рот был приоткрыт, а толстая нижняя губа отвисла, обнажив редкие гнилые зубы.
– Да, – твердо ответил ученик, но ему показалось, что и эта твердость, и даже голос не принадлежат ему.
– Ты мог бы убить человека, чтобы затем копаться в его внутренностях?
– Нет, нет, – почти вскричал юноша, стремясь опередить чью-то подсказку, но она незамедлительно последовала, и он продолжил каким-то ироничным, не свойственным ему тоном: – Зачем убивать? Можно взять тело только что умершего или недавно погребенного и расчленить его по косточкам. Иначе лечение может быть не более успешным, чем попытка дойти до Самарии с завязанными глазами.
Старик по-прежнему смотрел на своего ученика, явно пребывая в прострации. Наконец он произнес:
– Ты способен на это?
– Да, – чужим голосом произнес Кфир. – Я буду это делать!
Мар-Самуил отшатнулся.
– Что с твоим лицом? Что с твоими глазами? Чей голос исходит из твоих уст? Впрочем, не говори, я знаю!
Глаза его остекленели, какая-то сила повлекла щуплое тело в угол. Учитель склонился в поклоне перед висящей на цепи медной пентаграммой и что-то забормотал себе под нос. По пентаграмме пробежали искры. Она закрутилась в одну сторону, потом в другую.