Мы даже смерти выше...
Шрифт:
мы почувствовали, что… летали самолеты, прожектора
94
пересекали небо… У нас при центральном студгородке, ЦСГ, на
Стромынке, огромное здание, четырехэтажное. И там ясли
были. И вот мои подружки…к этому времени уже некоторые из
них родили… мы побежали, услышав тревогу, спустились туда,
в ясли, схватили детишек и потащили их в бомбоубежище.
Когда потом сказали, что тревога была
осколки сыпались вокруг?
Ровно месяц бомбежек больше не было в Москве. За это
время, буквально через два-три дня, собирают нас всех в
университете. Объявляют, что все ребята, то есть, студенты,
парни, едут на спецзадание. А девушки – в медсестры. Кружок
медсестер – пожалуйста. Или в ополчение.
И вот, значит, собрали наш курс (я помню сотоварищей) на
Красной Пресне, в одной из школ, – перед отправкой на
спецзадание. Мы все пошли, конечно, провожать. И вот тут я
увидела (тут – это в воспоминаниях моих есть)… и я увидела:
Коля, стоящий, закат, солнце такое красное. Как раз лицом на
запад они стояли. Заходящее солнце ярко-красное. Вот он
смотрит широко распахнутыми глазами, вот как на этой
фотографии. И такое что-то сжалось в сердце, что… Ну, вот,
вот, вот оно – конец. Объявили, что «разойдись, попрощайтесь».
Мы бросились друг к другу, обнялись, крепко расцеловались.
Больше мы не виделись.
Ребята уехали на спецзадание, под Смоленск, копать
противотанковые рвы. Я осталась в Москве. Все мои друзья,
подруги – все разъехались, кто куда… В общем, поуезжали. В
Москве я осталась одна, на курсах медсестер. Ну, вы знаете,
месяц это был, ровно двадцать второго июля, как по часам
(немцы очень пунктуальные люди), началась бомбардировка
Москвы. Да так… у меня есть блокнотик с записями, в
котором…
3.
Где-то часов в десять вечера, сперва, без десяти десять,
налет, бомбардировка. Лазили на крыши, сбрасывали зажигалки.
Было страшно. Действительно, бомбежка города, особенно
когда… Когда на крыше, тут как-то азарт, видишь все. Но если
95
находишься в бомбоубежище, и грохнуло, – такое впечатление,
что вот тут, рядом. А каждый день сообщения: там пробило, там
убило, там разорвалось… Это было, конечно, очень страшно.
Ну, а курсы медсестер ничего такого вот… Я думала, что
ну, как это, первые эти самые… анатомичка и так далее. Нет,
это было как-то нестрашно. Но тут у меня произошла…
Наверное, нервное напряжение, что ли, срыв… Ничего я не
знала о ребятах,
писем Коля упрекнет, «как же так, все знали, приезжали… вот к
Коле Банникову, старше курсом, приезжала его жена, а ты и не
появилась». А я не знала просто, где они. Если бы… я б,
конечно, туда, наверное, поскакала. Но это… это было
возможно, но...
И вот курсы медсестер. Первая операция, на которой я
присутствую, где-то, наверное, прошло около месяца. Стоим мы
все в халатах… вокруг… окружили этот… Привезли на каталке
юношу, которому под местным наркозом делают операцию,
несложную. Там какая-то грыжа, что-то такое. Я стою одна, так
сказать, в первом ряду. И вот я услышала скрип скальпеля по
живому телу – и я отключилась. Я потеряла сознание, упала в
обморок и слышу только… реплики услышала подруг-девчонок
младше курсом: «Хм, лихой казак! Надо же, кисейная
барышня!» Мне стало так обидно, и я сказала себе «нет, из меня
врач не получится, хирург – тем более». И я пошла в приемную
комиссию, медкомиссию, в военкомат (была у нас же, на
истфаке), в ополчение записываться. Ну, конечно, буквально,
первая же или вторая, когда узнали, что у меня «минус семь»…
«Да ты что? Да ты своих перестреляешь». — Я говорю: «Я
стреляю, инструктор пулеметного дела…» И то, и се. — «Да ну,
своих перестреляешь». Мне отказали. Куда деваться?
Вернувшись со спецзадания в Москву, в октябре сорок
первого года, Николай попытался меня найти — не нашел. Он
нашел мое письмо… получил мое письмо, которое я оставила
его товарищам, которые были, оставались в Москве, – Косте или
Коле Шеберстову. И он один… Для наших товарищей,
вернувшихся со спецзадания, сокурсников, была госкомиссия.
96
Они, большинство из них получили назначения и поехали
доучиваться.
Коля, только один Николай и его товарищ по курсу Арчил
Джапаридзе пошли добровольцами. И в день, очень тяжелый в
Москве, середина октября, пятнадцатое-шестнадцатое октября
они получили… их взяли в армию. И они пешком вышли из
Москвы, по Владимирской дороге, вот, на Муром. И оттуда
Коля мне начал писать письма в Ташкент, зная, что у меня отец
в Ташкенте, что вероятно… Он узнал, что я уехала в Ташкент по
назначению, на работу в школу. И эти письма до меня доходили
очень долго. Пять писем всего есть. Вот. Сорок первый год,
октябрь по декабрь. Последнее письмо двадцать восьмого