Мы никогда не умрем
Шрифт:
Они читали. Сам Вик читал с запинками и ни за что не осилил бы «Графа Монте-Кристо», с его желтыми страницами и маленькими буквами. Но в те дни они дочитали книгу, начиная в утреннем белоснежном свете и заканчивая в желтом полумраке керосиновой лампы. Мартин не просто достал эту историю из книги, он рассказал ее так, как не смог бы больше никто — нарисовав ее голосом и огоньками, подарив ей особую жизнь.
— Ждать и надеяться, — сказал он, закрывая книгу, и начертил эти слова в воздухе.
«А почему он не хотел подождать и понадеяться, что они сами как-нибудь себя накажут?»
— У
«Давай завтра сходим поищем Ришу? А то она снова обидится…»
— Почему нет, — пожал плечами Мартин. — Давай сходим, хватит сидеть дома…
«Я письмо Лере написал, ты видел?» — спросил Вик, укладываясь.
— Нет, я не читаю твоих писем. Хочешь завтра и отнесем? — улыбнулся Мартин.
«Да… Я написал, что нашел себе друга. А про Ришу не смог… ну, как будто я сестру так… предаю», — тихо закончил Вик, чувствуя, как притаившаяся тоска снова сжала горло.
— Ты никого не предаешь. Ведь ты не ищешь ей замену, и не пытаешься ее забыть. Я знаю, что ты очень любишь сестру, и она тебя, я уверен, тоже. Ты просто живешь здесь, а она — там. Никто не станет укорять тебя за то, что ты заводишь себе друзей.
«Мартин, я не люблю мать».
— Я… знаю.
«Это значит, что я плохой человек? Неблагодарный? Или не умею любить?»
— Нет, не значит. Так… бывает иногда.
Сам Мартин не знал, какие чувства испытывать к женщине, которая отказалась от сына так же легко, как другие отдают прочитанную книгу или надоевшую вещь. Но вещь отдают потому, что она стала не нужна. А Полина любила сына и нуждалась в нем. Мартин видел это в ворохе обрывочных воспоминаний Вика, которые ребенок не мог осознать.
Зеленое платье. Бормотание у кровати — мать читает ему книгу, и Вика не раздражает ее голос. Запах жарящихся оладий, чистые занавески на вымытом по весне окне, уши плюшевого зайца, торчащие из кармана клетчатого пальто — Мартин видел, что она любила или пыталась любить сына. Что Вик пытался любить мать.
И может, у них бы получилось.
— Тебя тревожит, что ты ее не любишь.
«Нет».
— А это тебя тревожит?
«Да», — признался Вик, прислушавшись к своим чувствам.
— Иногда… иногда нам не дано любить тех, кого мы должны любить. А иногда эти люди и не заслуживают, чтобы их любили. Так тоже бывает. Но это не значит, что ты не можешь делать то, что делал если бы любил, понимаешь? Ты можешь быть чутким, если захочешь. Можешь делать то, что должен делать хороший сын. И может быть, однажды ты полюбишь ее. Когда у тебя будет больше времени.
«Мартин… мне… тревожно. Ты меня поймешь, я знаю, ты ведь тоже… старший. Я не просто не люблю свою мать. Я ей не верю. А Лера с ней осталась. Ведь случись что она и ее предаст, правда?»
Мартин задумался. Он знал честный ответ на этот вопрос, жестокий и беспощадный — предаст. Потому что мать Вика не способна сопротивляться. Потому что у нее нет своих интересов, принципов, целей, желаний… будто пустое тело пустили жить, забыв наделить его душой. Тогда как Вику досталось сразу две.
Он закрыл глаза и вспомнил запах весеннего
А может, любовь вовсе не в зайцах и занавесках.
— Я помню, что Лера умная девочка. У нее нет стремления влипать в истории, оказываться там, где ее могут обидеть. А ты к ней вернешься однажды, это обязательно произойдет. И тогда ей будет больше нечего бояться. А до тех пор давай надеяться, что все будет хорошо. Она пишет тебе такие милые письма, делает цветы их бумаги — значит, она в порядке. И тоже помнит о тебе.
Вик закрыл глаза. Тоска отступала, снова притаившись где-то. Мартин не мог ее прогнать насовсем — это значило бы заставить Вика разлюбить свою сестру. Но тоска перестала душить и кусать. И скользкое, холодное чувство сомнения, призрак совершаемого предательства отступило тоже.
Засыпая, Вик чувствовал, что Мартин не спит. Он никогда не засыпал первым.
За секунду до того, как явь окончательно потерялась в черном сонном тепле, Вик подумал, что очень хотел бы, чтобы и у сестры был кто-то, кто позаботился бы о ней. Пусть это даже будет не он.
…
Утром белоснежный свет споткнулся о занавески и рассеялся в них серой дымкой. Вик смотрел на этот свет и улыбался. Ему снился хороший сон.
Недавно Мартин начал вырезать ему корабль из просушенного березового полена. Вик часами мог завороженно наблюдать, как из дерева возникает светлая, степенная каравелла. Его собственные руки, делавшие то, что он никогда бы не смог сделать, были странным зрелищем. Но оно почему-то успокаивало. Инструменты, назначения которых Вик не знал, Мартин нашел на чердаке, и теперь к волшебству их желтых вечеров, полных лампового света, прибавился теплый запах деревянной стружки и тихий шорох наждачной бумаги.
Этот-то корабль и снился Вику. Такая же недостроенная, но большая, настоящая, каравелла стояла на причале. Море было полно розовой, смешавшейся с закатным светом, воды.
Мартин стоял рядом с ним и держал его за руку. Они оба смотрели на корабль, слушая, как волны спотыкаются о борта.
— Ты поплывешь на нем туда? — спросил он Мартина.
— Там сейчас никого нет. И каравелла не годится для такого путешествия. Нет, этот корабль — для нас с тобой.
— Но он… тонет?
— Ему нужно больше времени, чтобы утонуть, — глухо ответил Мартин.
Вик проснулся, и еще несколько минут чувствовал пахнущий солью ветер на лице и горячее, сухое касание руки Мартина. Это был правильный мир, там, во сне. Интересно, куда собирался Мартин, что туда нельзя было добраться на каравелле? Ведь он рассказывал, что именно на каравелле Колумб приплыл в Америку. Во сне было понятно.
«Куда ты собрался плыть на каравелле?» — раздался сонный голос Мартина.
— Не знаю, мне снилось, что мы стоим на причале и ты уверенно мне так говоришь, что куда-то туда собираешься когда-то потом. Вот и скажи мне, куда ты там намереваешься отправиться.