Мы вернемся
Шрифт:
– Как раз одна на двоих.
Подумал: "И это предусмотрели гестаповцы!.."
Голодные люди ели с жадностью – в концлагере кормили раз в день свекольной баландой без хлеба. Давно такого вкусного не едали. А тут еще Охрим вытащил из вещевого мешка фляжку, налил в железную кружку самогона. Каждому досталось по хорошему глотку.
– А теперь решайте, что будем делать? – спросил он, завязывая пустой мешок.
– Ты наш спаситель, ты и решай.
– Нет уж, давайте вместе решать, – предложил Охрим.
Тощий боец в замусоленной шинели, с посиневшими от холода босыми ногами сказал:
– Может, потихоньку к своим пробираться будем?.. Пока линия фронта…
– Линия фронта уже далеко, – прервал Октай. – Оружия у нас – автомат да две винтовки. Ранены. Оголодали. Качаемся. Самый верный путь – к партизанам. Тут и мудрить нечего!
– Правильно, Октай! – одобрил Охрим. – Другого не придумаешь. И подсказывайте: в какую сторону податься? Немцы небось уже ищут нас.
– А где искать партизан? – спросил красноармеец, тщетно пытавшийся зажечь козью ножку, заполненную растертыми сухими листьями.
– Ищи ветра в поле, – ответил веснушчатый парень.
Рядом с Охримом сидел молодой красивый красноармеец. Его большие черные глаза внимательно следили за теми, кто принимал участие в разговоре. Поправив сбившийся на лбу бинт, сквозь который проступило бурое пятно крови, он вскинул глаза на Охрима, сказал:
– Мне пришлось побывать в отряде майора Млынского. Неподалеку он действовал. Где сейчас – не знаю.
Охрим повеселел. Удача, казалось, сама шла к нему.
– Надо искать отряд майора Млынского, – решительно поддержал он. – У меня для него важные сведения есть. Веди нас к месту, где расстался с отрядом. Мы порасспросим людей, авось нападем на след. Терять нам все равно нечего.
– Я готов! – согласился боец. Прихрамывая на левую ногу, он уверенно зашагал в сторону проходившего через лес шоссе. За ним устремились остальные. Шли гуськом, след в след.
Обойдя густой кустарник, группа вышла на залитое солнцем широкое, изрытое воронками шоссе. Видны были обгорелые немецкие танки, автомашины. Узкими змейками направо и налево уходили в глубину леса грунтовые дороги. У той, что шла на восток, боец остановился.
– Пойдем по этой, – уверенно сказал он Охриму.
– По этой так по этой, – согласился Охрим, не требуя объяснений. Но ведущий разъяснил:
– По ней давно никто не ездил, значит, встреч с немцами не ожидай.
Целый день шли на восток, не встретив на пути ни одного человека. К вечеру, усталые, вошли в лесной поселок.
По обе стороны улицы виднелись кучи золы и щебня. Сиротливо и страшно, как памятники нечеловеческому злодеянию, выглядели изуродованные печные трубы. И только в конце поселка, у самого леса, виднелся одинокий домик, из окон которого пробивался слабый свет.
Как уцелел он, что спасло его? – невольно возникал вопрос.
Подошли к домику, постучали.
– Кто там? – спросил слабый женский голос.
– Свои, откройте!
– Кто это свои? – несмело спросила женщина.
– Красноармейцы! – ответил Охрим. Звякнул засов, приоткрылась дверь. На пороге показалась худенькая старушка.
– Входите, коль свои, – неуверенно пригласила она.
В просторной комнате при слабом свете керосиновой лампы она подслеповатыми глазами оглядела гостей, поинтересовалась:
– Какие же вы красноармейцы, коли у вас одежонка и та разная?
– Мы, бабуся, из немецкого плена бежали, – пояснил Октай. – Не только одежонки, жизни едва не лишились.
– Горемычные вы мои! – сказала хозяйка, пригласила всех к столу, а сама стала хлопотать возле печи.
Охрим поинтересовался, кто сжег поселок, где его жители, бывает ли у нее кто.
Хозяйка отвечала не торопясь, часто вздыхая.
– Поселок наш зничтожили немецкие самолеты. Кто уцелел из народу, ушел куда глаза глядят. Одна я осталась, да хата моя, чудом непобитая. Все деда поджидаю своего.
Вывалила из казанка в большую деревянную миску отваренную в мундире картошку, принесла буханку черного хлеба и соленых огурцов. Охрим разлил из фляги остаток самогона, все выпили и дружно навалились на еду. Ели много, жадно. Спать улеглись на полу. Бодрствовали только Охрим и молодой красивый боец. Они подсели к бабке, спросили ее: не бывают ли в поселке партизаны?
– Заходили как-то раз красноармейцы. Поселок еще целым был, все домочки, как цветочки, стояли.
– А много их было? Может, знаете, куда ушли они? – допытывался Охрим.
– Мно-ого, – растянуто произнесла старушка. Подумав, добавила: – Ушли в сторону нового леспромхоза, вот туды. – Она показала рукой.
– А кто у них за старшего был? – проявил интерес красивый боец.
– Не знаю, сынок. Мне его не показывали. Старушка поправила на голове белый платочек, сморщила лоб.
– Мой Матвей вроде бы сказывал, что за старшего у них был какой-то Майоров.
– Может, майор? – спросил красивый боец.
– Может, и так, сынок! Я уже старая, где мне разбираться в энтих вопросах, – ответила бабка и полезла на печь…
Утром бабка напоила всех горячим чаем, заваренным на липовом цвету, и, благословив, отпустила в дорогу, еще раз показав с крыльца высохшей рукой направление:
– Вон на ту сосну, что в поклоне согнулась, и все время прямо.
Моросил мелкий холодный дождь. Намокшая трава и опавшие листья стали скользкими.
Уже темнело, а леспромхоза не видать. А ночью как пойдешь без компаса? Охрим сделал зарубку на сосне – в какую сторону продолжать путь, сказал:
– Спать будем здесь, и костер тут разведем, отогреемся. – Он ткнул пальцем на почерневшее место, где кто-то разводил костер.