«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)

Нилин Павел Филиппович

– Мало. Стреляют плохо. Один убит, двое ранено.

– Убит? Кто?

– Деревягин, из первой роты.

– Не помню.

Он помолчал.

– Вы все-таки почему пришли?

– Да вот, насчет второго батальона.

– Пустяки. Доверяйте себе, как я вам доверяю. Я доверяю. Мятеж все равно не будет... он должен быть подавлен.

Силаевский засмеялся тихо.

– Вы всегда так, Юрий Александрович. С вами хорошо воевать. Очень вы спокойны...

– Ну, вот. С какой стати я буду отнимать у вас молодые лавры? У вас вон в прошлую войну лицо

обезображено шрамом. Вы должны это скрыть лаврами в настоящую войну. Мятежники не организованы и слишком явно ориентируют на чернейшую белогвардейщину. Это слабо. Что?

Силаевский пропал, перед глазами колебался... потолок.

– Да, да. Впрочем вы, тов. Силаевский, ничего не сказали. Вы храбры и молоды: вам нужны победы. Я знаю свой военный опыт, вы знакомы с ним тоже и не преминете обернуться ко мне за советом в случае... Я говорю, как Заглоба... Что?

...............

– Случая такого быть не может. Ну, вот. А за ними матросы, часть рабочих и, главное, полная дезорганизованность наших врагов. Я справился у Калабухова. Я передаю вам все полномочия и, главное, свою уверенность, как главнокомандующий отрядом против белогвардейского мятежа в этом городе. Главнокомандующий... это не так много...

...............

– При Керенском я, будучи штабс-капитаном, командовал полком под Тарнополем, при чем тогда мы сдерживали напор на всю нашу дивизию. А побеждать... белогвардейцев. Идите, милый Силаевский, и приходите ко мне за советами и за уверенностью в победе. Из нашего плана помните одно: в атаку тихо, не спугнуть... Это чревато последствиями. Я еще выйду подышать воздухом. Здесь тихо и хорошо. А, главное, нет добрых соболезнующих глаз Калабухова. Он не любит, когда я в таком состоянии. А я люблю... такие каникулы. Идите, Силаевский.

...............

Он вышел на вокзал.

Там было гулко, как в готическом соборе, и махорочный дым носился, как ладан, гудя отдаленным шарканьем, мешавшимся с выстрелами на площади. Где-то изредка тенькала пуля по верхнему стеклу, от чего дребезгливо падала звонкая пыль.

Северов прошел по сырому, проплеванному, овчинному коридору и увидал часового.

– Ну, что, как дела? Здравствуйте.

Голос у него был деревянный, сонный. Красноармеец посмотрел на Северова с вялым недоумением.

– Что вы так смотрите? Для вас это все... будни.

Проворчав это, вышел на улицу, едва справившись с огромной дверью.

Город вставал за близким чахлым бурьяном, еще мерещившимся в темноте: в темноте росли серые громады - очень далеко, но Северов не обманывался (о, эта трезвость!): громады были серыми нахохленными домишками; до них не было двух верст (Северов прекрасно помнил план города, он изучил его в поезде) - Северов пошел по направлению к серым громадам: домишкам.

– Куда вы, товарищ командующий? Поранит.

Его догонял часовой, с которым он разговаривал у двери, в коридоре. Он немедленно припомнил обязанности часового.

– Во-первых, не беспокойтесь. Во-вторых, извольте оставаться на посту. Белогвардейцы стреляют из рук вон плохо: по верхним стеклам.

Он

не обернулся, он скрывался в темноте, темнота проглотила его туманным, непроглядным горлом.

– Ну, вот. Я иду посмотреть, как братва окопалась. К утру пойдем в атаку. А вы извольте оставаться на своем посту.

Часть вторая

Окончив эти приготовления, наш гидальго решил тотчас же привести в исполнение задуманное им, так как его угнетала мысль, что промедление даст себя чувствовать миру, приняв в расчет все те обиды, которые он думал уничтожить, несправедливости - исправить, злоупотребления - искоренить, ошибки - загладить и долги - уплатить.

"Дон-Кихот".

Это время зевыло: даешь

А судьба отвечала послушная: есть.

В. Хлебников.

Первая

Безлунная ночь, бесфонарный сон; в ночи и во сне потухли белые вспыхи белогвардейского воззвания, над городом шелестели миллионы фиолетовых занавесей: ими закончили трагедию измученных выстрелами часов, часов, отягченных убийствами, пожарами и россказнями. Город покрылся наглухо тучами: теплом пыхала мертвая зыбь к городу каждую ночь приближающегося моря.

На пристани, что по Приречной улице, куда нынче днем подплыл пароход с маратовцами, квохчет слабосильная динамо-машина, и по тому темному движению, которое бесшумно кипит на дворе, чувствуется, что здесь дирижирует Дизель: все сосредоточено, осведомлено, как на фабрике. Гудит однообразное брюхо парохода красноармейцами.

На Козьем Бугре, перед огромной туманной прорехой, в непроглядном навесе над за железнодорожными полями, как дождь каплет, усиливаясь и слабея, перестрелка.

Но Козьим Бугром на пристани заняты мало: вторая очередь. Самое важное: белогвардейцы считают матросов нейтральными, почти союзниками, это на руку. Совместная воля направлена сейчас на Кремль, - не до Козьего Бугра теперь; план выработан морской коллегией. Впереди всех пойдут матросы: им задание - проникнуть в Кремль. Второй батальон маратовцев, прибывший на пароходе, сейчас же запрятанный в трюме, займет все прилегающие к Кремлю улицы, разбившись для этого на патрули и постепенно, но быстро, стягиваясь к воротам Кремля.

Командиру матросской роты

товарищу БОЛТОВУ

войти с матросами в Кремль, снять белогвардейские караулы и ликвидировать главарей.

У одного тихо захваченного офицера перехватили пароль.

Пропуск: - ствол.

Отзыв: - Саранск.

Без шума: нужна западня, мышеловка... только шелест матросских клешей и тенькает изредка винтовка.

Огромная однообразная мысль: с утра в Кремле будет западня, будут тухнуть золотые погоны с шефскими коронами.