На фейсбуке с сыном

Вишневский Януш Леон

Когда Че и Лу вместе появляются на каком-нибудь банкете, к ним летят, как мухи на мед, мужчины с необычными сердцами и мозгами. Кого там только не увидишь! Всегда, как добрый дух, прилетает пастор Гийо, [64] который в свое время обучал Лу теологии, философии, французской и немецкой литературе. Он старше Лу на двадцать пять лет, но влюбился тогда, как мальчишка, даже попросил свою верную жену о разводе. Лу от его напора вынуждена была бежать в Цюрих. Наверное поэтому Гиллот держится несколько в стороне, уступая место другим джентльменам, знаменитостям, о которых говорят на лекциях в университетах. Немецкий актер и писатель Франк Ведекинд [65] глазки строит, Август Стриндберг [66] из Стокгольма выразительно улыбается (если бы, сыночек, Ты эту улыбку увидел — тут же снял бы с него обвинение в мизогинизме), а Зигмунд Фрейд — тот вообще глаз не сводит, словно мысленно… анализирует, ведь официально связь Зиги и Лу считалась чисто платонической. Но на кого действительно стоит посмотреть — это на Райнера Марию Рильке. [67] Столько страдания, сколько я наблюдала в глазах Рильке, когда он смотрит на Лу, ни одна из самых его печальных поэм бы не вместила. Эти его глаза такие отчаянно русские, а ведь Тебе, сыночек, известно, что нет ничего

пронзительнее, чем русская тоска, к тому же усугубленная самогоном. Мне Рильке тогда напоминает Есенина, только вот славянских черт в его лице маловато. Рильке, Лу и Россию много что связывает. Это для нее, по причине ее российских корней, Райнер Мария в поте лица учил русский, трудный для него язык, чтобы читать в подлиннике Dostoyevskyi и Tolstoy. Это в Киеве в совместном путешествии он, скорее всего, наконец коснулся ее тела (хотя она вообще-то замужем была). А после возвращения из той поездки Рильке на почве любви к Лу словно помешался, что проявилось в приступах неконтролируемых рыданий, от которых не помогал даже опиум. Тебе, сыночек, Райнер Мария Рильке близок как поэт, я это знаю, Ты столько его стихов наизусть выучил. Помню Твою искреннюю радость, когда близкая Тебе женщина подарила маленькую книжечку, найденную в букинистическом магазине, с письмами Рильке к Саломе…

64

Пастор Гийо (Хендрик Гиллот) — голландский проповедник, стоявший во главе прихода протестантской голландской (с 1842 г. посольской) церкви в Санкт-Петербурге (1873–1903); при церкви были детский приют и школа, в годы Первой мировой войны — лазарет; в здании работали Голландский клуб и магазины; 42-летний пастор наставлял 17-летнюю Лу в философии, что не помешало ему просить ее руки.

65

Франк Ведекинд (1864–1918) — немецкий поэт и драматург, предшественник экспрессионизма.

66

Август Стриндберг (1849–1912) — крупнейший шведский писатель; у себя на родине считается маститым прозаиком, а за ее пределами приобрел известность как один из ведущих реформаторов современной драмы; его пьесы предвосхитили появление экспрессионизма и театра абсурда.

67

Райнер Мария Рильке (полн. имя Рене Карл Вильгельм Иоганн Иозеф Мария Рильке; 1875–1926) — один из самых значительных поэтов-модернистов XX века; родился в Праге, имел австрийское гражданство, писал по-немецки, жил и работал в Мюнхене, Париже, Швейцарии. Творчество Рильке оказало огромное влияние на искусство и философскую мысль в XX в.

Видишь, как меня от темы уносит, и отступления с каждым разом все длиннее делаются. Столько я сказать Тебе хочу, при жизни-то мне на разговоры времени не хватало, и теперь, после смерти, используя эти ваши новейшие технологии, хочу поскорее наверстать. Я и при жизни обожала с Тобой разговаривать, и после смерти в этом смысле ничего не изменилось. Я даже большую тоску сейчас чувствую. Мне иногда так нужно поговорить с Тобой — аж в мозгу свербит, будто бабочки, что в животе когда-то летали, туда переместились. И иногда, от тоски, я думаю, что когда Ты здесь появишься — я на поцелуи и объятия времени тратить не буду, а только буду говорить с Тобой, говорить, говорить. И это, конечно, глупо и адски абсурдно, потому что уж чего-чего, а времени у нас с Тобой будет много — целая вечность. Ты бесконечное богатство временем сам испытаешь, и я знаю, сыночек, поначалу оно Тебя обрадует, ибо это как раз то, о чем Ты сейчас мечтаешь — чтобы времени было вдоволь. И я частенько недоумеваю — почему Ты мечту свою не осуществляешь — ну хоть ненадолго. Влезаешь в какие-то проекты, встаешь до рассвета, когда еще и птички не поют, потом целый день ходишь злой, не знаешь, куда приткнуться. А ведь это, сыночек, к погибели Твоей ведет, так Ты сгореть можешь. Опомнись, Нуша! Невозможно прожить несколько жизней, Земля вокруг Солнца за двадцать четыре часа обходит. Если бы могла, я написала бы прошение Богу, огромными буквами, чтобы Он увеличил для Тебя число часов в сутках, замедлив скорость вращения Земли. Но Он уже много тысяч лет занят другими вселенными и прошений с Земли не читает, тем более от грешниц из ада, хотя бы даже написанных из материнской заботы. Ты же не только для себя времени не имеешь — это я еще в каком-то смысле могу понять. Ты, сыночек, для близких времени не находишь. А это уже, по моему разумению, проявление Твоего непомерного эгоизма. Вот, например, когда встречаешь близкую Тебе по духу женщину — Ты все время мысленно решаешь тяжелейшую дилемму: с одной стороны, Тебе хочется как можно больше ей рассказать о себе и своей жизни и узнать о ней и ее жизни, а с другой — испытываешь сильное чувственное, управляемое мужскими гормонами желание, чтобы она закрыла Тебе рот поцелуем, заставив замолчать или в крайнем случае случай бормотать какие-то милые глупости. В такие моменты Ты мне Леона напоминаешь, он тоже порой слишком много говорил и слишком мало целовал. Но это я так, к слову, а теперь, если позволишь, вернусь к главной теме.

Я так думаю, сыночек, что ИХ и ИП2 сидят себе на Небе с бокалами доброго вина с лучших виноградников Иерусалима и ведут неспешную беседу о женщинах. Мне это прямо так и видится. ИХ немножко переживает по поводу обожания ИП2 в Польше, но относится к тому с пониманием: как ни крути, польского паспорта и гражданства он-то не имел, тут уж ничего не поделаешь. Вот и спрашивает Иисус Войтылу, почему он, Войтыла, так мало сделал для женщин? Войтыла согласиться с Ним не хочет, ссылается на собственноручно написанное в 1995 году «Послание к женщинам». Я, сыночек, его читала — и даже прослезилась, до того оно трогательное. И потому в дискуссии с Иисусом я на стороне Войтылы нахожусь. Ни один глава Ватикана так проникновенно о женщинах не писал.

Один, правда, пытался, еще до войны, в 1930 году. Какой-то Пий, номер его я ни с какого перепугу не скажу, было их, Пиев этих, как известно, несколько, Ты уж на досуге сам его выгугли. [68] Этот Пий в том году издал посвященную христианскому супружеству энциклику, с красивым латинским названием Casti connubi. И там, в энциклике своей, которая вошла в анналы, сурово осудил эмансипацию. Мне самой было удивительно и интересно, что же этого Пия могло в 1930 году заставить вопросом эмансипации озаботиться. Но прочтя послание, я буквально задохнулась — от смеха. Этот Пий под незапомнившимся мне номером со всем вниманием рассмотрел вопрос «полового освобождения» женщин. Для него символом эмансипации стало злоупотребление женщинами правом на отказ выполнять супружеский долг. Согласно Пию этому, у женщины голова болеть ни в коем случае не должна, иначе оказываются под вопросом устои супружеской жизни. Посмейся, сыночек, вместе со мной — я так люблю, когда Ты смеешься и искорки у Тебя в глазах появляются. И обязательно сам ознакомься с этой знаменательной энцикликой, обращая особое внимание на раздел II. Там, в этом разделе, Ты найдешь что посмаковать, а пока я Тебе фрагмент процитирую:

68

Речь идет о папе Пие XI (1857–1939; мирское имя — Аброджио Дамиано Акилле Ратти, родился близ Милана), который знаменит тем, что подписал Латеранские соглашения с Италией, признавшие Ватикан суверенным государством.

«Физиологическая эмансипация означает, что женщина может в любое время, по желанию, освобождаться от обязанностей жены, а значит — и от супружеских и материнских обязанностей… Хозяйственная же эмансипация стремится к тому, чтобы женщина могла против воли мужа самостоятельно заниматься делами, распоряжаться финансами и управлять ими, естественно — с убытком для мужа, детей и в целом семьи».

А теперь сравни Пия этого и ИП2, который в энциклике 1995 года Evangelium Vitae, еще до своего прекрасного «Послания к женщинам», писал: «В деле формирования новой культуры, благоприятствующей жизни, женщина играет исключительную, а может, и решающую роль в области мысли и действия: именно женщина должна стать локомотивом „нового феминизма“, который не поддастся искушению подражать машистским моделям, но способен увидеть и продемонстрировать аутентичный женский гений во всех проявлениях общественной жизни, действуя в интересах преодоления всевозможных форм дискриминации, насилия и эксплуатации».

Эта энциклика — тоже поклон в сторону женщины от Церкви, но мне больше по душе все-таки «Послание к женщинам». В аду оно внесено в список запрещенных текстов, и это одно говорит само за себя, удостоверяет, насколько оно опасно.

Вот представила я себе этих двух достойных джентльменов за бокалом вина — и самой захотелось выпить, меня ж к алкоголю тянет. И в резюме моем написано — «умеренная алкоголичка». Короче, отправилась я в ночной бар и оказалась за стойкой возле одной женщины, что там уже время коротала. Она, как и я, умерла в Польше, это нас сразу сблизило. Вообще-то при жизни она была черницей (черной монахиней). Однако поддалась слабости, влюбилась в мужчину из крови, костей и спермы, что и было ей предъявлено после смерти. Ведь не в Иисуса виртуального влюбилась, а в феноменально красивого Анджея Марцина, программиста из Вырзицка, неподалеку от Быдгошчи. Этот Анджей в Бога верил истово и в связи с этим отправился в автобусную паломническую поездку из Вырзицка в Лихень. Автобус сделал короткую остановку в Конине, чтобы паломники могли облегчиться, а после этого перерыва в автобус села сестра Анна-Мария, которую направили в Лихень, что называется, в служебную командировку. Единственное свободное место было как раз рядом с Анджеем Марцинем, она на него и присела. И это стало для нее трагическим поворотом в судьбе. Потому как еще в автобусе она вдруг почувствовала, что мужчина рядом с ней обладает не только душой, но и телом, а еще — запахом особенным и какой-то тайной. И эта тайна ей уже в автобусе стала казаться волшебной, магической. Когда в Лихене они вышли из автобуса, ей казалось, будто Анджей Марцин — вторая половина ее души и что сам Иисус направил его к ней, а ее — к нему. Конечно, она этих чувств и мыслей испугалась, подозревая, что без лукавого тут не обошлось. Перед Богом мысли не спрячешь, она как могла их от себя отгоняла. Часа три борьба эта шла, пока они посещали с Марцином святыни. И он ей в этой борьбе не помогал, а напротив — не считаясь с ее монашеским одеянием в глаза смотрел, на тело, целомудренно под этим одеянием скрытое, смотрел и будто бы случайно ладонь свою к ее ладони приближал и даже иногда, опять же будто бы случайно, ее касался. А у нее мурашки по телу бежали, и сердце сладко замирало. Там, в Лихене, на полпути от главного нефа к алтарю, и родилась ее любовь к Анджею Марцину. И для Анны-Марии это была любовь первая, чистейшая, как кристальная вода из источника, до которого еще никто не добрался, а для Анджея — незначащая и мимолетная. Монахиня с огромными голубыми глазами, окруженная налетом чего-то неизведанного и обещающая абсолютную девичью чистоту — она для него была как афродизиак. Таких женщин у неге еще не было, и потому, под священным куполом храма, он делал и говорил — к месту и не к месту — все, что приходило в голову, лишь бы добиться ее благосклонности. И добился. Примерно через месяц или около того, в автомобиле марки «Ланос», припаркованном у дороги между Вызицком и Быдгошчем. Поздним вечером в этом темном лесу броня Анны-Марии дала трещину, тайна была разгадана — и дальнейшее потеряло для Анджея всякий интерес и привлекательность. Подробности рассказывать не буду — Ты, сыночек, домыслишь сам. Анна-Мария от переживаний заболела и, не защищаясь от болезни, не борясь со слабостью своего ненавистного тела, умерла. Потому что, наверное, сама этого хотела. Особенно когда узнала, что Анджей Марцин благополучно женат и воспитывает двоих детей. Такую пошлятину, сыночек, ни один писатель не напишет — это может только сама жизнь написать. Эта пошлятина, пожалуй, затмевает собой и сам Лихень. Но съездить Тебе, сыночек, в тот католический Леголенд обязательно нужно, чтобы убедиться собственными глазами в его беспримерной пошлости и безвкусице.

О болезни своей Анна-Мария мне рассказывать не стала, а я и не спрашивала, потому как видела, ей об этом стыдно вспоминать. Она стеснялась того, что умерла от такой мелочи, от нуля без палочки — от любви к ничтожеству. Если бы хоть от насморка, так и то была бы смерть более достойная, а она умерла от Анджея Марцина. Такой диагноз — все равно что гнойный сифилис… Так что тема эта у нас в приятной беседе с бокалом вина осталась запретной. А говорили мы, сыночек, о ее жизни в ордене.

Я ее спросила: можно ли, будучи монахиней, оставаться женщиной?

И она, сыночек, мой вопрос не поняла. А после определенных пояснений с моей стороны ответила, что она — женщина, родилась женщиной и умерла ею. Что женственность — это способность чувствовать и переживать особым образом. И что если бы она ее, эту женскую суть, утратила — с ней ничего подобного бы не случилось. Женскость принесла ей погибель, но так бывает отнюдь не со всеми. У монахинь, так же, как у остальных женщин, есть ПМС, месячные, волосы на лобке, влагалища, половые губы, материнские чувства, грудь и рак груди, бели, эрозии и приливы во время климакса. Она в ордене совсем не чувствовала себя несвободной. Разве что в бассейне поплавать в бикини не могла, но это ее не сильно огорчало, ей самой собственный вид в бикини не нравился: грудь слишком маленькая, а бедра широкие, и никак не удавалось эти пропорции поменять, а когда сидела на диетах — грудь еще меньше становилась, поэтому она диеты забросила.

Послушание — это не прозябание, отнюдь. Это собственный выбор. Свободная воля человека. Как супружеская верность, которую хранят по собственному желанию, а не из-под палки. Монастырь — не военная часть с казармами, как некоторым кажется. Здесь нет капралов, которые со зверским выражением лица и с полной боевой выкладкой гоняют по болотам «духов». Нахождение в закрытом пространстве послушных и безропотных женщин отнюдь не способствует возникновению искушения создавать какие-либо системы давления на них — да это и ни к чему.

Бром вместо сахара здесь тоже никто в чай не подсыпает. И бытующая за стенами монастыря пикантность про свечки — тоже очередное гнусное вранье.

Конечно, монастырь — система иерархическая. Но и сама религия по сути своей иерархична — в признании бесконечной зависимости человека от Господа и Его воли. И в любой семье, которая насчитывает несколько поколений, существует иерархия. Аббатиса — это не Магда и не Мег, а «матушка Магдалина», так к ней и обращаются. И если новенькую зовут Екатерина, в монастыре она будет Катей, такое обращение создает некую интимность, ну, или должно создавать. Монастыри и монашество часто, особенно в Польше, окутывает завеса тайны, вокруг них создается аура загадочности — а это способствует нездоровой, иногда и извращенной мифологизации.