На краю одиночества
Шрифт:
Трещин становилось больше.
И стекло посыпалось.
Облетали лепестки его, один за другим, один за… а по ту сторону клубилась тьма.
– Когда отец сказал, что есть вариант, я была готова на все. Наверное, это странно, да? Я могла бы выпить те капли, взять награду и уехать. И время от времени напоминать о себе, получая больше и больше… будь я умнее. Терпеливей. Но прошлая я была не так, чтобы умна, а уж расчетливости в ней и вовсе не имелось… упущение.
Тьма терлась о стекло, и то сыпалось быстрее. Пепел его касался бледной руки, на которой расцветали раны.
– Никто не знал, что детей двое… то есть, пока не начался обряд, никто не знал. А я… я подумала, что это, наверное, судьба. Что если я пожертвую одним, то второй выживет. Памятью о моей любви. И моей глупости.
Вода капала все быстрее и быстрее.
И тьма тоже слышала ее. Она вздрагивала всякий раз, как ловила каплю, и тянулась за следующей, не способная напиться.
– Хотя… нет, не все так просто… тогда я хотела одного – жить… почему она просто не убила меня? У нее ведь были люди, которые занимались подобным. Яд в утренний кофе. Скользкая ступенька. Ревнивый поклонник, да мало ли, что придумалось бы? Почему именно проклятье? Медленная болезненная смерть… чтобы я осознала? Раскаялась? Пришла к ней с мольбой? И она бы тогда отозвала проклятье? Я ведь писала тебе… все те письма… ни на одно не ответил.
Тьма просачивалась в дом ручейками.
И Аргус ее видел.
И мужчина, выражение лица которого стало отрешенным, будто не было ему дела ни до прошлого, ни до княгини, ни до Анны.
И Олег видел.
Он застыл, позабыв, кажется, и дышать.
– Отец сказал, что это шанс. Что я потеряю дитя, но буду жить сама. И все наладится. Я уеду… скажем, за границу. На год. Или два. Или настолько, сколько понадобится, чтобы затянулись сердечные раны. Я поправлюсь. И найду себе мужа. Достойного человека, который не будет держаться короны, но оценит меня саму. И рожу детей. Других… и все это было похоже на сказку.
Хрустальная слеза скользнула по щеке, как раз затем, чтобы быть подхваченной тьмою. Это походило на поцелуй, и княгиня коснулась щеки, на которой остался след.
Серый.
С трещинами.
– Знаешь, сперва казалось, что все вышло, что проклятье оставило меня, но и детей не убило. Успокоилось жертвой. Да, отцу пришлось принести жертву. Человеческую. Он взял какого-то душегуба, но… если бы ты знал, как долго тот умирал. Как кричал… я все думаю, может, именно этого мать и не пережила? Она ведь действительно любила. А как любить того, кто со спокойным сердцем делает такое? И еще предательство… мама ведь полагала Медведицу подругой.
– Не называй ее так.
– Дети не умерли. Сперва проклятье растянулось на двоих, ослабело. Отец сказал, что так больше шансов доходить до родов. Что, чем ближе к ним, тем оно для меня лучше. Но мне нужно было решить, кого оставить. Мальчика или девочку? Девочку… – княгиня провела кончиками пальцев по лбу Анны. – Или мальчика…
Глава 32
…ограда вздрогнула, когда в нее попали.
Не из пушки, и то слава Богу. Впрочем, в Его храмы Глеб давно уже не заглядывал, отдавая себе
– Мастер? – Арвис забрался на дерево.
И вновь босой, без штанов.
– Мастер, мастер… – проворчал Глеб, разминая руки. – Быстро в дом.
Он почти не удивился, когда Арвис лишь выше поднялся.
– Идут, – он умудрялся держаться за ветку столь тонкую, что, казалось, она и под кошачьим весом прогнулась бы, ан нет, не прогнулась, не затрещала.
Свалится – будет наука.
– Идут, – согласился Земляной, вытирая руки о штаны. Очень грязные штаны. И кровью от него пахло. – Что? Меня тоже ждали… представляешь, очередью коня почти разорвало. Сволочи. Животное-то зачем? Я и разозлился… немного… из себя… их тоже, в общем…
– Будете убивать? – Илья устроился на камушке.
Очередной нож достал и демонстративно в ногтях ковырялся. Нож был маленький, верткий.
– Вас? Хочется, но это, говорят, не педагогично.
Илья фыркнул.
А Глеб отыскал взглядом Васина.
– Уведите их отсюда.
Только Васин головой покачал, беспомощно оглянулся на братца, – и даже не удивляет, что он тоже тут, а Мирослав Аристархович пояснил:
– В таких случаях лучше, если все будут под присмотром. Во-первых, ваши… воспитанники достаточно активны, чтобы в итоге оказаться вовсе не там, где их оставили. Во-вторых, в случае прорыва уходить придется быстро. И не факт, что у вас будет время искать их по подвалам.
Звучало резонно.
– В-третьих, в вашем присутствии вести они станут себя куда как спокойней…
Вот в этом Глеб сомневался.
Он обвел взглядом людей, которые собрались в доме. Случайные, если подумать. Вот стоит, почти неразличимая во тьме Мария. И кастрюлю взяла. От кастрюли пахло мясом, и запах этот несколько не вязался с ситуацией. А в животе заурчала.
Шурочка сидела рядом с мамой.
Нет, не жалась к ней. Темные ведьмы не знают страха, да и вовсе пора бы от маминой юбки оторваться, а вот посидеть… рядом… это ведь можно, верно?
По другую сторону, прижимая к груди стопку железных мисок, стояла та девочка, которую Васин привел. Как ее зовут-то? Ладно, Глеб потом спросит. Она выглядела по-настоящему испуганной, но не плакала, только смотрела на Васина, и во взгляде этом читалась бесконечная вера в человека.
Пусть не то, что не Мастера, но даже не мага. И близко не мага.
Присутствие графа Калевого вовсе удивляло.
– А вы…
– Как-то… – он развел руками, – заговорились, и возвращаться было поздно.
– А бал?
– Да я… решил, что и без меня хватит. Что мне там делать-то? С Его высочеством мы переговорили, со школой вопрос казался решенным. Завтра уезжать, все ж дела требуют. Вот я и подумал, что не сильно стесню, если вдруг…
Не стеснит.
Только граф не боец. Нет, когда-то он служил, но при штабе, который оставил без всякого сожаления, ибо был несказанно далек от дел военных, предпочтя стезю мирную.
У него и орден имелся, из тех, которые раздают штабным.
– Все же шли бы вы в дом, – Глеб, вспомнив, что держит Елену, скинул ее в траву. – И за ней… приглядите.