На кресах всходних
Шрифт:
Конечно, отставной батюшка накинулся с расспросами: откуда? что? как? Мирону на удивление неинтересны были его собственные воспоминания о плене, о бомбардировке, после которой все разбежались и он оказался в котле под Оршей. Мирон задвинул все это куда-то в дальний угол сознания. Приснилось, забудь!
— Так тебя что же, отпустили?
— Да бежал.
— Как? — не унимался старик.
Да были какие-то политруки, переодетые в солдатское, боялись, что шлепнут, охрана плевая, сделал вид, что тоже хочет биться за родину, массовый побег, лупили из пулеметов
Отец Иона признавал — украсть и увезти Янину куда-нибудь надежно и надолго никакой возможности нет.
— Жениться тебе надо.
Мирон чуть не выматерил его за насмешку. Оказалось, не насмехается батюшка.
— Я бы вас обвенчал, да ты не поляк ли?
Нет, нет, просто ходил в польскую школу. Правда, Янина ходила в костел.
Отец Иона подумал, потом сказал, что короли меняли веру ради чего-то там. захочет ли Янина?
Этого Мирон не знал. Был уверен, что любит, но вот это... Он догадывался, что жаркой веры там в семействе нет, наслышан был про выходки иных шляхтичей перед костелом против Порхневичей: куда прешь, мужик!
Стоп, а где церковь твоя, отец? Забита ведь.
Отец Иона сидел во время беседы с закрытыми глазами, опускаясь в давнишние времена, где сыпались на него порхневичские издевательства. Какая открывается возможность свести счеты и молодым помочь! Витольдовой мести он не боялся. Вернее, был уверен, что тому донесли уж про решение немецкого командования насчет православной веры.
— Церковь можно забить, можно даже сжечь... — продолжать отец Иона не стал, без продолжения речь выглядела внушительнее.
Запыхавшийся Зенон сообщил: никто не появлялся на спиртзаводе Волчуновича. Накануне вечером двое каких-то пробрались мимо, но кто такие — солдатики, гражданские, — в темноте разобрать было неможно.
— Выгоняй коляску, — сказал Витольд Тарасу. — Проверим всю дорогу до Сынковичей. Пешком им туда и за день не дойти. Да и у аэродрома посты.
Витольд выглядел спокойным, но спокойным он не был. Его даже подташнивало от мысли, что он не найдет дочери. Что сейчас меж ними происходит, он даже думать не хотел. Какая-то часть Витольда надеялась, что это не Мирон, хотя большая часть смеялась над этой глупой, надеющейся. А кто? Что, волки утащили Янину? Ушла по грибы? Невидимый Мирон все это устроил. Что он с ним сделает, когда поймает? Об этом думать было рано, хотя хотелось.
Тарас подкатил на отличной, запряженной утренним, бодрым конем коляске.
— Не туда, сначала направо.
Тарас не понял, а потом понял:
— Думаешь, он дома?
Витольд ничего не ответил.
Когда они подъехали к дому Сахоней, Оксана Лавриновна стояла на крыльце, кутая плечи в серый платок.
Братья Порхневичи так и остались сидеть в коляске, Витольд раздумал выходить, словно ему все и так стало ясно — Мирона с Яниной тут не прячут. Но все равно что-то надо сказать.
Что?!
Долго стояла коляска у ограды. Оксана Лавриновна, не говоря ни слова, смотрела на них, молча стягивая концы платка на плечах.
— Поедем? — осторожно спросил Тарас.
Витольд Ромуальдович тронул руку брата, державшую вожжи:
— Поехали.
Пожав плечами, тот стал разворачивать коляску на широкой улице, сбивая росу с репейников, густо разросшихся вдоль гнилого забора Сахоней.
Коляска живо побежала в обратном направлении, приходилось лавировать между коровами, уже выпущенными со дворов в общее стадо. Пастух Ладутька шел со своим длинным кнутом через плечо, он сцену у ворот дома Сахоней видел, не понял, но очень заинтересовался. Пойдет пылить.
— Ты знаешь, братка... — начал было Тарас, но сам не продолжил, потому что сказать ему Витольду было, в общем, нечего. Что тут скажешь, когда оно вон как!
Пролетели мимо колодезного журавля и испуганного взгляда Гражины, что расплющила нос на улицу мимо отодвинутой занавески.
Школьный дом. Двор Жабковских, Моника сидит на коленях перед огромным кудлатым псом и теребит его за уши.
— Чего это наши собаки помалкивали? — произнес Тарас, будто заканчивая прежде начатую фразу.
— Прикормил.
— Значит, давно вернулся. Где ж сидел? — этим вопросом Тарас соглашался, что Мирон прятался не у матери.
Прогрохотав по мосту, коляска шагом стала подниматься на высокий противоположный берег.
— Зайдем к Егору? — спросил Тарас.
— Не надо. Он ничего не видел.
Младший привык верить старшему, но тут немного взбунтовался:
— Да почем знаешь?
— Сам бы вышел и ждал сказать.
Полиция в Гуриновичах еще спала, когда братская погоня пересекала площадь перед «школой».
Выкатили на липовую аллею. Там было пусто. Солнце уже встало высоко, туман между стволами, где еще сохранялся, быстро таял.
По левой стороне были разбросаны дома Тройного хутора, что примыкал к имению, виднелись бредущие по своему утреннему делу коровы. За сонными домами, еще почти полностью скрытый туманом, изъеденный дождями и ветрами, смутно высился дощатый шатер церкви.
Аллея вливалась в имение. Флигеля и постройки имения имели удивленный вид: зачем нас тревожат в такую пору? Нельзя было не увидеть местный Колизей, разрушенно открывавшийся низкому, сырому небу. Можно было заметить отдельных баб. Немцы любили подрыхнуть не хуже полицаев Гапана. Дом, где они стояли, было легко определить: во дворе забросанный зачем-то маскировочной сеткой мотоцикл, на бензобаке его сидел, подбоченясь, петух, замысливая, не кукарекнуть ли. Не больно оккупационная картинка, если правду сказать.
Беспорядочно расположенные постройки имения перевоплотились в тополевую аллею. Ту самую, посреди которой состоялось утреннее свидание отца Ионы с одиноким «фоккером».
Лошадка резво бежала, помахивая подстриженной гривкой, пару раз выпустила ароматический ветер, вызывая каждый раз смешок Тараса, как будто давая ему возможность почувствовать свое превосходство над ней в уровне воспитания.
Витольд молчал, он сидел, обхватив живот руками и сильно наклонившись вперед, словно ему было больно.