На кресах всходних
Шрифт:
— Какая же там будет медицина? Они что, и врачей своих привезут? — вопрос Тараса относился к уже проеханному отверстому гробу оранжереи, но более звучал для того, чтобы как-нибудь разговорить старшего брата.
— Пан офицер, говорят, очень с Сивенковым теперь в друзьях. Любит у него пообедать.
И эта мысль не тронула Витольда, он сидел, все так же сосредоточенно поджавшись, думая о своем.
Коляска живо катилась в сторону Новосад. Справа и слева от нее блестели в разрывах тумана зеркала тихих болот. Они сходились в одном месте, почти вплотную друг к другу, так что там давным-давно был воздвигнут мосток, вот к нему и трусила лошадка.
Отец Иона встал затемно. Отправив Мирона, помолился, лампадка не теплилась, но это ничего, сегодня затеплим кое-чего позначительней. С великим кряхтеньем, но и одновременно с удовольствием поднялся. Суставы ныли, а сердце живое пело. Облачился с помощью призванной Натальи. Подрясник, ряса, стихарь — все было приготовлено загодя. Захватив том Писания, в коже, с серебряными накладками и восьмиконечником, и все, что полагалось к грядущему делу, вышел во двор, а потом и из ворот и повернул не направо, как уже делал многие польские годы, а налево, к храму. Мирон ночью отодрал доски на входных дверях. Посланная прибраться соседка Наталья, набожная женщина, сказала, что сделает после, потому что двадцать баб надо, чтоб там управиться.
Ничего, потом так потом, а сейчас надо сделать богоугодное и одновременно льнущее к сердцу дело. Створка двери отошла тяжело и не полностью, пришлось протискиваться внутрь, цепляясь деталями облачения. Внутри... отец Иона понял, насколько была права Наталья, — здесь очень надо было бы прибраться. И наново освятить. Хотя никто ведь... Из накрест забитых окон ложились с разных направлений тусклые полосы света, пересекая занавеси паутины, она была не только на образах, но и просто свисала сверху наподобие сгущающегося белья — что за пауки тут охотились?
Справа сверху раздался сухой, нервный хропот — сидевший на перекладине голубь вдруг решил приветствовать гостя и пролетел у него над головой, пересекая неподвижные потоки пыльного света и призрачной паутины. На полу валялись там и тут россыпи перьев. Голубиных. Можно было догадаться, что истребителем грязных птиц здесь работал какой-нибудь соседский кот, нашедший дырку в прохудившейся крыше.
Отец Иона двинулся к аналою, морщась, ибо запах тут стоял соответствующий виду.
Мирон и Янина видели коляску Витольда и Тараса, рухнули на землю за елками, когда она прокатывала по аллее. Теперь можно было немного отдышаться. Погоня была пущена по ложному следу. Даже если кто и увидит беглую пару и даже если поймет, куда они стремятся, и даже если он захочет немедленно известить об этом верховного Порхневича, будет поздно.
Они пошли к церкви не со стороны Тройного хутора, откуда пришагал в тумане отец Иона, — для надежности Мирон провел Янину все же за елками, делая небольшой крюк. Время было.
Они увидели перед собой храм в тот момент, когда в небе разорвалась утренняя мглистая пелена, расползлись волны тумана и ударило яркое, по-осеннему чуть истеричное солнце. При таком освещении даже двадцать лет пребывавшее в запустении строение вдруг выказалось значительным и каким-то многообещающим образом. Кричали птицы, искрились лужи, укромно зияла щель входа. Входите узкими вратами.
Отец Иона расправил подставку, принесенную из алтаря, и расположил у окна, обтерев полой подрясника пыль. Разломил решительным движением том. Он любил почитать — как выпадет, что откроется, то на настоящий момент и посылается Господом для усиленного уразумения.
Почувствовал, что волнуется. Это был не страх перед Витольдом. Да, узнав, что он тайно обвенчал его дочь с ненавистным парубком, он может обрушиться таким гневом, перед которым тот давний, явленный Ромуальдом по просьбе ксендза Бартошевича, покажется чепухой. Разница будет в том, что тогда он был наказан в неудаче и остался валяться на развалинах своего замысла, а теперь Порхневич будет яриться от бессилия.
Отец Иона медленно надел очки.
Так, так... Первое послание к Коринфянам.
— Стой! — вдруг вскрикнул Витольд.
— А?
— Поворачивай назад.
— А?
— В церкву, они там.
— Она ж забита.
— Гони!
— «Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море», — начал читать Иона.
— Пошли, — тихо сказал Мирон, мучительно шаря по окружающим кустам взглядом и не двигаясь с места. Хотя вход — вот он, в двадцати шагах.
Янина была спокойна. Когда до такой степени доверяешься человеку, как она доверилась Мирону, своей личности не остается, есть только тихая радость, что тебя ведут, о тебе позаботятся и защитят накрепко и от чего угодно. Тем более утреннее речное купание как бы воспалило весь организм каким-то особым огнем и в голове от него было что-то вроде свечения, даже если накрепко закроешь глаза.
— «И все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие: ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос. Но не о многих из них благоволил Бог, ибо поражены они были в пустыне. А это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы».
— Гони, Тараска, братка, гони!
Мирон и Янина замерли у двери, возбужденно дыша. Они совсем уже было собрались войти, но остановил какой-то гул, идущий изнутри.
— «Не станем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три тысячи. Не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей».
Мирон невольно поглядел под ноги и шепнул:
— Пошли.
Они двинулись, так и не разняв рук, внутрь, и им тоже открылась возвышенная мерзость старинного запустения и вдалеке, но на бледном свету — большая, согбенная над подставкой фигура, вцепившаяся руками в края распахнутой книги.
— Пошли, — еще тише прошептал Мирон, и они двинулись медленно вперед, словно боясь отвлечь читающего от его чтения, которое становилось все громогласнее.
— «Не ропщите, как некоторые из них роптали и погибли от истребителя...»
Отец Иона вдруг замер.
Мирон и Янина стояли прямо перед ним, но он, даже оторвав взгляд от страницы, их не видел. Он опустил медленно голову и прошептал одно длинное слово, и слово это было «истребитель».
Вслед за этим старик начал медленно садиться, неловко удерживаясь руками за книгу и подставку, наклонявшуюся на него. Беззвучно осел на широкий свой зад, а потом и полностью отвалился, отпустив опору. И вот уже лежит на спине, выставив вверх бороду, а книга домиком располагается у него на груди.