Шрифт:
Любовь Овсянникова
Интересная, динамичная повесть Л. Овсянниковой чит а ется на одном дыхании. Кроме интригующего мистикой сюж е та, простого и доверительного рассказа, ведущегося от первого лица, в ней привлекают внимание еще и образы героев: экспа н сивного добряка Вилена Борисовича, настоящего интеллигента Гаврика и самой повествовательницы, из-за ряда страшных со в падений подозревающей себя в самых мрачных гр е хах.
Владимир Сиренко
НА КРУГИ СВОЯ
Повесть
Пролог
Совсем не беспочвенно возник миф о непорочном зачатии. Когда нет совокупления, с его натужными стараниями, конвульсиями выброса и сбора, соединением сокровенных материй, оголенных, стыдных, а есть лишь тепло родительских начал, находящихся на расстоянии, — это и есть зачатие непорочное.
Именно так происходит в природе, в той, которая стоит выше чьих-то забот. Весной солнце удаляется от земли, подымаясь все выше и выше, и больше ничего не происходит, а земля зачинает в себе новое плодоношение.
Екатерина чувствовала, что понимает теперь не только это, но много больше, чем прежде, ибо с абсолютной точностью могла предсказать, когда облетят цветы с голых веток абрикоса и мир начнет погружаться в сирень, когда придет первое настоящее тепло. Изливаясь вниз лучами солнца, оно безоглядно заколобродит в сиреневых чащах, затем снова устремится прочь, унося с собой не только ее аромат, но и цвет. Это марево повиснет над пространствами и будет колыхаться там недели две, уничтожая все серое и отжившее. В очищенный мир, оседлав гривастого гонца прохлад, ворвется цветение черемух, проникая в плоть и кровь, разливая там терпкую мучительную горечь и томя душу. Не приведи Бог разогреть этот взрывоопасный чад еще и солнцем! Но этого никогда не случается по одной причине: чтобы не погибли от растроганности соловьи.
Мудрая природа знает меру тому, что есть «хорошо», — думала она, наблюдая весну из окна своего кабинета. Но знает ли цену тому, что есть «плохо»? Это был риторический вопрос, не вызванный надеждами на милость Бога и упреками в адрес судьбы. Так… возник, ни к чему конкретному не привязанный. Где-то, видно, есть на него ответ, но она его не искала, ибо гнала от себя прежнюю заумь.
Она вспоминала, проводя внутренние диалоги, и не было этим воспоминаниям конца.
1. Крах
Я оказалась в безнадежном положении — буквально и всеобъемлюще.
Во-первых, у меня не было работы.
Иван Ильич — добряк по натуре — неожиданно был изгнан из должности, и его место занял другой. На подобные перемены люди реагируют по-разному, я не реагировала никак. Нашему директору давно пора была уйти, может даже сразу по выходу на пенсию, передав свое детище преемнику. А, заодно, присмотреть подле него тихое и полезное дело, на котором и сидеть до упора. Бывало, я говорила ему:
— Иван Ильич, не затягивайте узелок. Подумайте о себе и о нас, грешных. Придет ведь кто-то на ваше место, все равно придет — чужой, враждебный. Выгонит вас, разгонит нас, посадит тут своих людей. Вам хорошо, вы себе пропадете в камышах на даче, развевая горе рыбалкой и святым выпивоном, и все. А с нами что станется?
— Ты, Катерина, если метишь на мое место, так скажи прямо. Ведешь себя по-бабски: ноешь и ноешь. На тебя это не похоже. Надоело.
— Ною, потому что не молодеете ведь. Пора подумать о будущем.
Но фантазия его не шла дальше прежнего:
— Почувствую старость, тебя посажу сюда. А сейчас уйди к такой матери. Хватит об этом!
— Вы ничего больше не придумали? — не унималась я. — На кой ляд сдалось мне ваше место? Я и на своем досижу, если все нормально будет. Только вы ведь норовите так повернуть, чтоб ненормально было. Хоть бы других не смешили, а то уже и заказчики передают ваши жалобы, что я вас подсиживаю, змея, мол, такая.
— Ну, может, и вырвалось когда, не отрицаю. Но ты меня, ей-богу, достала уже. Иди, работай!
Я уходила. Кандидатуры на его место у меня не было, и предложить конкретный план я не могла. Но через время возвращалась к прерванному разговору, напоминала, что проблема существует, и ее надо решать. Позволяла я себе это потому, что Иван Ильич по большому счету доверял мне.
Со временем я убедилась в бесполезности всех попыток. Он просто досиживал, как придется, и ни о чем думать не хотел. А может, и не мог. Кого-то присматривать, готовить для него общественное мнение, проталкивать нового человека наверх — на все это у него уже не было сил. Он это понимал, и поэтому просто отмахивался от меня.
И вот его парализованная воля дала последний всплеск: он заключил опрометчивую сделку, и над предприятием нависла угроза банкротства. А к нам подступил час, о котором я его не раз предупреждала. Только более горький для Ивана Ильича, ибо был пропитан подозрениями в его нечистоплотности.
Поэтому я никак не реагировала на уход директора, я просто давно ждала этого, смирилась с мыслью, что тогда возникнет неизвестная и, скорее всего, неприятная персона. Чувствовала лишь досаду на него, но досада — вещь не материальная, с нею справиться легко.
«Новой фигурой» оказался наш сотрудник — специалист никакой, но человек своеобразный, сложный, короче — говенный. Основные свои качества он тщательно маскировал, никогда не проявлял их в работе. Впрочем, у людей проницательных оставалось ощущение, что когда-нибудь с ним произойдет внезапное и резкое превращение, как безобидное горное образование из старой геологической цепи превращается в огнедышащий вулкан. Вот это клокотание внутри, эта упрятанная в нем энергия, скрытая сущность были неизвестным образом очень понятны и мне. В опущенном взоре, в стиснутых губах, в резком тоне я читала совсем не то, что он хотел показать.