На круги своя

Овсянникова Любовь Борисовна

5. Обман

Окна моих комнат смотрели в сквер, где сверкал куполами собор, заложенный, говорят, Петром I, с которого, собственно, начался наш город. Теперь здесь одни выгуливали собак, а другие — по старинке «соображали» на троих. В дождь и в снег круговорот событий в сквере повторялся с утра до темноты.

Я стояла долго. Смотрела, вспоминала. Вот по этой алее мы, выпускники университета, шли фотографироваться группой после первого госэкзамена. А там — стояли через пятнадцать лет и поджидали опаздывающих. Я в белом платье, с высокой прической, которую научилась укладывать недавно и которая мне очень к лицу. На той скамейке, что под ивами, меня — доцента авиационного института — как-то нашли мои студенты и упросили тут же принять зачет по сопромату. Они совали под нос эпюры, а я, глядя на них издалека, по изломам, скачкам и наклонам определяла ошибки. И они проворно их исправляли

— Со мною ли это было? — произнесла я вслух в пустой квартире и повела глазами по стенам, где недавно стояли стеллажи с книгами, специально изготовленные по заказу для этих комнат. Они простояли двадцать семь лет, заполненные учебниками.

Сейчас учебники для ВУЗов — большой дефицит, и я постепенно продала их по хорошей цене. На сколько месяцев мне хватило библиотеки? Не помню. А стеллажи недавно забрали за копейки. Облезлые, потерявшие вид, они мне больше и не могли принести, ведь раньше их украшали книги, которых не стало. Взгляд скользнул по столу. Сверток? Ах, от Гаврика.

Из него выпали покупюрная опись — какие аккуратные! — и деньги, которых было немногим больше ста пятидесяти долларов рублями. Странная сумма. Я прикинула, что на них можно купить, и сколько останется на еду.

Быстро одевшись, чтобы успеть до обеда, пока курс доллара был самым низким, я поспешила в обменный пункт, что располагался в соседнем подъезде. Там работали уже знакомые мне Славик и Дан — по мере своих распродаж я покупала у них мелочь: десять, двадцать, иногда и пятьдесят долларов, ибо инфляция продолжала увеличиваться.

Я поздоровалась.

— Сегодня у меня сумма побольше. Поменяете?

— Поменяем, только на крупную сумму давайте хотя бы двухсотки, — попросил Славик.

Дан сидел мрачнее тучи и молчал. Впрочем, улыбка у него была неприятной, и теперешний вид его даже украшал.

— А по миллиончику не хотите? — я протянула все полученные только что деньги.

Славик сосредоточенно начал считать. Пока он мотал головой и снова пересчитывал, я ждала.

— Какого черта вы мне дали такую сумму: ни туда, ни сюда?

— Что значит «ни туда, ни сюда»? Там должно быть на сто пятьдесят долларов и сдача.

— Сда-ача, — протянул он. — Посчитать дома не могли? Возись тут! — он вернул сдачу, бросив деньги на отлетный столик.

— Дайте, пожалуйста, купюры поновее, — попросила я.

— Какие есть, — он положил сверху на рубли две долларовые бумажки.

Не торопясь, я начала их изучать, пытаясь рассмотреть год выпуска: «сотенная» была девяносто третьего, а «пятидесятка» — девяностого года, к тому же изрядно потертая. Отодвинув их в сторону, уложила в кошелек рубли. Затем вернулась к долларам: проверила бумагу, рельефность текстов. Потертая купюра явно не нравилась мне.

Славик нервно покинул свое место, потянулся, скользнул по мне взглядом и вышел из металлического «сейфа» обменного киоска, направившись на улицу глотнуть свежего воздуха.

— Слушайте, Дан, — обратилась я ко второму кассиру. — Вы меня ведь помните, я тут рядом живу, частенько захожу к вам, и посему по дружбе дайте другую «пятидесятку».

Осклабившись, что должно было означать улыбку, он, растормошив воздух и образовав из него настоящие вихри, выхватил потертую бумажку и протянул взамен новенькую, хрустящую. От неожиданной перемены в нем и легкой сговорчивости я сначала опешила, а потом, испугавшись, что он может передумать, поспешила спрятала добытую новенькую купюру и заторопилась домой. На выходе меня чуть не сбил с ног возвращающийся Славик:

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, спасибо!

Дома я достала все накопленные деньги и разложила их на столе. Часть из них была в долларах, где преобладали мелкие купюры, а остальное богатство — в рублях. Пересчитав их, я убедилась, что суммы в долларах, вместе с только что купленными, хватит, чтобы оплатить мою последнюю церемонию. На лето рублей должно было хватить. До осени перебьюсь как-нибудь, а там…

Продавать уже было нечего, но так далеко мои планы не простирались: я знала счет оставшимся дням. Заблаговременно приготовленное платье, обувь и белье лежали в пакете на видном месте. Там же находился паспорт и медицинская карточка. Расчет был прост: если исход не заставит себя долго ждать, придет естественным образом — я это почувствую, я уже начинаю чувствовать его приближение, — то моя последняя осень уже позади. Если же жизнь задержит меня и нависнет полным безденежьем и нищетой, то к пакету с одеждой и документами будет приложено письмо. Аналогичное письмо будет вброшено в почтовый ящик. Дверь ванной комнаты останется открытой. Там уже приготовлена красная простыня, чтобы не создавать контраст, и пистолет. (Да, я его оставила с прежних времен, когда следовали заботиться о собственной безопасности).

Ну, это будет потом. А сейчас надо присовокупить к сбережениям купленные только что доллары. Потянувшись за сумочкой, почувствовала сладкий укол надежды, промелькнула мысль: «А, может, утрясется? Может, сладится долгая жизнь?» Но тут же исчезло и ощущение, и мысль от пронзительного понимания — неоткуда.

В сумочке лежали рубли и пятьдесят долларов. «Сотенной» банкноты не было. Я растерялась, не могла ничего понять. Что случилось? Может, показалось. Порылась еще и еще раз в лежащих там бумагах, проверила кошелек, карманчики. Неужели я купила только пятьдесят долларов? Тогда должны быть еще рубли. Или нет? Я схватила покупюрную опись от Гаврика: сумма была такой, что позволяла купить сто пятьдесят долларов. Еще раз пересчитав деньги, сложив, разделив и отбросив, пришла к выводу, что «сотенная» купюра должна быть, она была-таки мною куплена. Но куда она исчезла? Память прокрутила события почти поминутно, я увидела лица Славика и Дана, смущение одного и кривой оскал другого. Спокойно, — внушала я себе. Итак, было две банкноты, которые дал мне Славик. «Сотка» не вызвала сомнений, а «пятидесятку» я терла и разглядывала, отложив все в сторону. Далее. Славик сначала отказался заменить купюру, а затем, пока я возилась и сопела, засмущался и вышел. Та-ак. А Дан? Он с радостью выполнил мою просьбу, и при этом неестественно, натянуто улыбался. Стоп! Я поспешила спрятать именно эту бумажку, а ту, другую, «сотенную», оставила на отлетном столике. Или она упала от потока воздуха, поднятого резкими движениями Дана.

Сломя голову, не одеваясь, я выскочила из дому.

— Дан, — выдохнула, вбежав.

Оба кассира были на месте.

— Что такое? Я вам поменял потертую бумажку, как вы просили, — резко ответил он, предупреждая мои претензии.

— Поменял, поменял. Но я же забыла «сотку» на вашем столе. Дан, я точно знаю, что забыла ее здесь. Отдайте. — Я постучала по столику.

— Что-о? Ану, вали отсюда, тетя! Видал? — угрожающе спросил он у подельщика.

— Она могла от ветра упасть на пол. Посмотрите, пожалуйста, — еще на что-то надеясь, просила я.

— От какого еще ветра?

Я замялась, мне не хотелось напоминать ему о резких, воровских движениях, когда он схватил потертую банкноту.

— В это время Славик как раз выходил на улицу, — попробовала я объяснить исчезновение купюры возможным сквозняком.

Как по команде оба кассира наклонились, и какое-то время всматривались в темноту под столами.

— Нету там ничего. Иди, говорят тебе, отсюда! Видали мы тут таких, — снова прикрикнул Дан.

Я не уходила.

— Зачем вы так, вы же меня знаете. Разве я похожа на мошенницу? Дан, это для меня очень большая сумма, поверьте. Отдайте, прошу вас.