На круги своя
Шрифт:
Теперь я думаю, он понял это и решил держаться от меня подальше. Как следствие — последовало изгнание слишком умной. Естественно, причина изгнания открылась мне позже, хотя, случись это и вовремя, я вряд ли что-то изменила бы.
В долгих беседах, которые новый директор затевал с сотрудниками после воцарения, я не лукавила. Но разговор у нас не клеился, скорее всего, потому, что лукавил он. Я видела, что не победила в нем предубеждение против меня. Оставаться на работе было бессмысленно — меня все равно «дожали» бы его клевреты. Я решила не утруждать их, не доставлять им это удовольствие.
Итак, я потеряла работу, оставшись без средств к существованию неожиданно, не вовремя, ибо мой возраст не позволял начинать жизнь заново. Таким образом, беда моя была глобальной — без работы, без средств, без будущего. А жить предстояло еще долго…
Во-вторых, было следствием первого — я тяжело заболела.
2. Пропасть
Я тяжело заболела, поэтому даже не пыталась искать работу. Сначала надеялась, что скоро поправлюсь, а потом поняла, что не найду ее, — везде брали только молодых или не старше сорока лет, а мне как раз недавно исполнилось сорок.
Потянулись безрадостные, однообразные, отупляющие дни, наполненные одним — где добыть кусок хлеба, денег на оплату квартиры, на лечение. Известно, беда не приходит одна: к зиме мою каракулевую шубку побила моль, купленные впрок сапожки полезли по швам, вышла из строя стиральная машина, цветной телевизор стал показывать в черно-белом изображении. Оставалась на ходу только новая «иномарка» — белоснежная «Фольксваген–Джетта», но ее содержание стало мне не по карману.
Однажды я села и посчитала, сколько необходимо иметь денег, чтобы, ведя растительное существование, дожить до пенсии. Вышло, что следует продать машину и тратить в месяц не более тридцати долларов. Эта сумма составляла много меньше той, которую надо иметь, чтобы не увязнуть в долгах и не умереть с голоду. Значит, машину я «проем» гораздо быстрее. А что будет потом? Но делать нечего. «Джетту» я продала быстро, да жалко мне стало тратить этот кусочек. Огляделась и решила, что чугунная ванна, купленная для ремонта, уже никогда поставлена не будет, как не пригодится больше и кожаный плащ, и сапоги на шпильке, и другие наряды — все мои добротные и милые вещи.
С того злополучного июля, когда я перестала выходить на работу, прошло более полугода, затем истек год, другой… Дни текли как медленное исполнение приговора. Я изменилась. Нет, не потому что голодала, не потому что стала носить старые, чудом уцелевшие вещи, — драповое пальто, истоптанные сапожки, вязаную шапочку. Потухли мои глаза! До этого их зеленый огонь лет на десять делал меня моложе. Теперь я хоть и не опускалась бессознательно, но и не бодрилась сознательно.
Как-то утром я решила бороться. Начала с того, что накинула платок и отправилась в парикмахерскую, чтобы остричь волосы. Мастер, мужчина средних лет, отговаривал:
— Слушайте, я сегодня целый день сижу без работы. Но не хочу заработать на том, чтобы лишить вас такой красоты.
— Лишайте, лишайте, не сомневайтесь. Как раз заработаете, а я верну себе девичью прическу. Мои волосы, когда коротко острижены, чудно вьются. Я стану моложе и еще красивее, — подбадривала я его.
— Ах, мадам, разве вы думаете, я не вижу, что вы закрашиваете седину? Теперь краска стоит дорого. Вы ведь хотите остричь волосы и уже больше не красить их. Как же вы будете моложе?
— Ваша правда. Но кроме этого, я хочу, чтобы меня перестали узнавать знакомые.
— Почему?
— Устала я очень, это сложно объяснить.
Лилась и журчала невеселая беседа, а пряди волос падали и падали на пол, и в зеркале напротив возникало осунувшееся, с паутиною морщин под глазами, лицо.
Дома я впервые плакала.
А потом привыкла. Стала ловить себя на том, что не стыжусь больше своего крушения, не страшусь безвестности и нищеты, что я стала другой. Только каждый вечер просила Бога не посылать счастья вновь увидеть рассвет, а растворить меня в вечном мраке еще до утренней зари. Я простила всех врагов, недоброжелателей, завистников и забыла любовь к тем, ради кого жила раньше, постепенно совсем отрешилась от людей, замкнулась в себе. Надежду мне доставляла встреча с каждой новой ночью, а разочарование — встреча с каждым новым днем.
Впрочем, одна мысль беспокоила меня: я не хотела истратить на себя все сбережения. Хотела оставить родным сумму, с лихвой достаточную для оплаты последних забот обо мне.
В сонном оцепенении я перестала считать годы.
В какой-то из дней вдруг обратила внимание, что на улице стоит осень. Какой удивительно долгой, тихой и теплой она была! Такой же щедрой и дивной встала зима: в меру морозная, обильно снежная. Перемежающие зиму оттепели нарастили на крышах, водостоках, козырьках и стрехах длинные, невиданные сосульки, сверкающие как горный хрусталь в лучах не по-зимнему яркого солнца. Но, как затянувшаяся осень томит душу ожиданием зимы, так и зима в ровном, хотя и добром, течении своем истомила людей. Отсутствие настоящего тепла в квартире по утрам гнало меня на улицу, в движение, к людям. Топкие, рыхлые, глубокие снега до ломоты изматывали мышцы ног, появлявшаяся на солнце влага, просачивалась сквозь обувь и чавкала при каждом шаге. Зима все продолжалась, стоял только февраль, и до весны были еще дни и дни.
Синоптики сообщали, что такая снежная зима была в наших местах сорок пять лет назад. А снег валил и валил чуть ли не каждый день. Дорожные службы перестали следить за состоянием дорог, коммунальщики оставили без внимания крыши домов. Все было пущено на самотек. Город готовился к предстоящей борьбе с весенним паводком.
3. Звонки из прошлого
Скоро я убедилась, что он меня помнил. Однажды в моей квартире раздался телефонный звонок:
— Алло! Екатерина Алексеевна? Добрый день. Вам нужна моя помощь? — вопрос прозвучал так, как будто мы недавно расстались, будто между тем и сегодняшним днем не пролегли события и годы.
Этот человек в свое время сделал для меня так много хорошего, так неожиданно и вовремя, так бескорыстно, что тогда это воспринималось, как сказка. Ему это ничего не стоило, через время он даже забыл, что я ему чем-то обязана. Он не представлялись, когда звонил, — я его узнавала по голосу.
— Здравствуйте! Я в порядке. Спасибо.
Вот перед ним мне было особенно стыдно за все, что случилось со мной, за мою теперешнюю растоптанность, беспомощность, вернее — за мою ничегонезначимость. Я знала, что ему по силам осуществить любой поворот в моей судьбе. Но было отличие в том добром, что он сделал для меня тогда, когда я могла обойтись и без него, и в том, что могла я получить сейчас, в состоянии крайней нужды и отчаяния. Это не столько бы помогло мне, сколько бы унизило еще больше. Я этого не хотела.
Не скажу, что я не играла в такие игры. Играла, умела играть и даже никогда ранее не проигрывала. Но… но тогда я кое-что значила. А теперь была растением у обочины.