На круги своя
Шрифт:
— Женщина, идите домой, и ищите там свою «большую сумму», — он вновь перешел на «вы», затем поднялся и вышел из своей каморки. Он готов был вытолкать меня силой. Не допускать же до этого! Но и отступать я не могла.
— Хорошо, я подойду к концу дня. Может, при подведении итогов у вас проявится лишняя «сотня».
— Конечно, подходите, — смилостивился Дан.
Дома я заново перерыла сумочку, перебрала каждую бумажку, каждую записку. Тщетно.
В уставшем, измученном сознании прокручивалась пленка сегодняшних событий, снова и снова возникали лица кассиров обменного пункта. Я подумала, что первая «полсотенная» купюра была фальшивой. На ней, видимо, «прокололся» Славик, с кем не бывает. И он же пытался сбыть ее мне. Моя возня с этой купюрой действовала ему на нервы и он, не выдержав, вышел. Понятно, что Дан был не просто мрачен, а зол на Славика, ведь они поровну делили ответственность. Хоть для них это была не бог весть, какая сумма, однако, повод для мрачности имелся. Видимо, чтобы досадить Славику, лишний раз проучить его, показать, что влипнуть в неприятности легко, а выпутываться — стоит усилий, Дан без возражения заменил мне купюру. А забытые мною или свалившиеся сто долларов забрал себе с полным убеждением, что судьба послала ему заслуженную удачу.
Я представила, как подбирается Славик к Дану, чтобы разделить добычу пополам и покрыть убыток, случившийся из-за покупки фальшивой банкноты, с каким напором доказывает, что, если бы он не стал меня отвлекать своими перемещениями, то я бы не забыла деньги на столе. Выходит, он и себя выручил, покрывая убытки, и Дану дал возможность поиметь лишних пятьдесят долларов. Да, теперь они будут держаться дружно.
И все же под вечер я снова пошла к ним. Теперь там сидело еще трое мордастых парней, которых я раньше не видела. У меня хватило мужества поздороваться с ними.
— Я пришла, как мы договаривались, — обратилась к кассирам.
— Не «мы договаривались», а вы договаривались, — поправили меня.
— Неважно, пусть будет так. И все же, есть для меня новости?
Мне навстречу поднялся один из троих мордоворотов.
— Это та тетя, которая целый день терроризирует вас? — глядя на меня, обратился к кассирам.
Присутствующие переглянулись: Дан зло полоснул меня боковым зрением, коротко кивнул и сдвинул плечом; Славик, мазнув по «коллегам» взглядом, распахнуто уставился на меня. Как чует зверь, попавший в западню, где-то существующую спасительную щель, так и я почувствовала в Славике сопереживание, сопоиск приемлемого выхода из положения. Надвинувшиеся, уничтожающие меня глаза остальных парней стали не так страшны.
— Матушка, сегодня никто никому ничего не возвращает. Запомни! И не обижай людей, — произнес один из троих мордастых, четко расставляя логические ударения.
— Возвращают, — отважно пролепетала я. — Можно за вознаграждение. Если уж вы решили исправлять людские недостатки, то за рассеянность меня достаточно наказать половиной потерянной суммы, а вам будет достаточно второй половины. Вознаграждение за бдительность, — уточнила я. — Вот это и было бы в духе дня.
Однако я уже понимала бесполезность дальнейших переговоров. Мордастые начали меня окружать, играя под «кожанками» натренированными мышцами. Славик все смотрел, и под его взглядом я неторопливо положила пустой кошелек на стол.
— Да, для вас это не приобретение. Вы просто куражитесь от избытка наглости. Но вам это отольется, попомните мое слово.
Я повернулась и пошла к выходу. Меня настиг звук коротких реплик, которыми перекинулись мои обидчики, и которые я разобрать не смогла, а затем голос Славика, обращенный ко мне:
— Женщина, вы забыли кошелек.
Я намеренно ускорила шаг и вышла на улицу, ибо только так могла выманить Славика, который уже был со мною и за меня — бессознательно, инстинктивно, по здоровой природе чудом сохранившегося в нем инстинкта защищать слабого. Принимая из его рук пустой кошелек, спросила:
— «Пятидесятка» была фальшивая?
— Нет, — удивленно ответил он. — С чего вы взяли?
— Тогда, почему…
— Просто хотелось спихнуть очень потертую банкноту, — и он протянул мне все ту же «пятидесятку».
— Возьмите, это моя «доля» от вашей «сотки». Он дал мне именно эту потертую банкноту. Воспитывает, понимаете? Потому что я купил ее у одного древнего дедули, пожалел старика.
— Спасибо, — голос мой дрожал. — Все же это лучше, чем ничего. Идите, дружок, не навлекайте на себя новые неприятности.
Надо же, — подумала я. Мы действовали словно заговорщики: я намеренно забыла кошелек, а он воспользовался этим, чтобы незаметно вернуть часть моих денег. Уже в спину уходящему парню добавила, с удивлением для себя, которое потом долго вспоминала:
— Помните, судьба всегда будет милостива к вам.
Не среагировав на мои слова, лишь коротко скользнув по мне взглядом, он прошмыгнул, зябко ссутулившись, назад в помещение.
6. Знамение
Ночью мне спалось сладко и спокойно, однако, снились странные, пророческие сны. Пережитое потрясение переплеталось с верой в возмездие, тупая боль в сердце перемежалась минутами покоя, и тепло, словно морем укутывающее мою бренную оболочку, сменялось волнами озноба накатывающей признательности. И сны были точно также сотканы из образов мести и благодарности, проклятия и благословения. Сны, забываясь и тут же — во сне — вспоминаясь, повторяли тот же круговорот реального и мистического, уже случившегося и лишь грезившегося, оставляя убеждение в своем глубоком значении для грядущего. Совсем под утро возникло почти реальное видение юноши, взявшегося ниоткуда и стоявшего ни на чем, от которого исходил во все стороны какой-то целебный свет. Он спросил:
— Видишь свет?
— Да, — ответила я.
— Это свет истины, и я им поделюсь с тобою.
— Зачем? — я боялась принимать, хотя бы и в подарок, такую драгоценность.
— Чтобы ты поделилась с другими.
— Но свет не живет сам по себе, он связан с тобой. Без тебя его снова не станет.
Видение исчезло, и только голос еще звучал, удаляясь:
— Воистину есмь и пребывать буду. Аминь. А ты прокляни каждого, кто творит зло; прости завистников и недоброжелателей; защити невинных; попроси милости и добра для любящих; покайся в грехах своих-их-х…
Я проснулась, недоуменно озираясь. Куда ушел этот юноша, с которым мне было так спокойно и уверенно? Почему растаял голос, донесший до меня странные речи, давший наказ, а как его исполнить не сказал? Вопросы, забурлившие верой в возможность получить на них ответы, застряли в горле. Из моих уст, казалось, приготовившихся к дальнейшему разговору, вырывалось только учащенное дыхание. А сердце снова сжалось в комочек от реальности, возникшей, прорезавшейся из сна в явь. До слуха донесся перезвон колоколов. Начинался новый день обременительной жизни, новый мученический круг. Ярко, как и во всю зиму, светило солнце. Проснулись сосульки и оглашали окрестности веселой капелью. Автомобили шуршали шинами по мокрому асфальту, и тяжело вздыхая, грузно оседали огромные, толстые, пропитанные водой сугробы.
Благовест звучал настойчивее и чем-то приятным привлекал внимание, возможно, собор обзавелся новым звонарем.
Прибравшись, не спеша и привычно, позавтракав не сухариками, как всегда, а бутербродом с салями, выпив кофе, я потопала в сквер на прогулку.
К собору стекался народ. Преобладали пожилые женщины и молодые мужчины — они выделялись истовостью, изображенной на лицах. Была молодежь, дети. Раньше я не присматривалась к жизни собора и теперь удивилась тому, что в нее вовлечено столько людей. Повинуясь непонятному, неосознанному импульсу, я поплелась за другими к входу в храм.