На острове нелетная погода
Шрифт:
НАДЛОМ
Полк строил Дятлов. Вечером он звонил в штаб, но, как я и предполагал, вверху не стали отменять своего приказа, сказали, что прилетят сюда и во всем разберутся. Синицын находится в штабе, и те, кто еще не знает о его отстранении, ничего особенного в подмене командира не усматривают — Дятлову и раньше приходилось замещать Синицына. А происшествие, понимал каждый, принесло полковнику новые заботы.
Раньше, несмотря на высокую требовательность Синицына к строю, в рядах все же иногда раздавались то реплики, то шушуканье, теперь же строй словно замер. На лицах летчиков и техников залегла печать траура. Построились молча и разошлись по классам без слов. А я, все еще пользуясь положением отпускника (приказ о том, чтоб
То, что я узнал, отводило от Синицына главное подозрение, однако оставалась еще интенсификация. Командир наш действительно всеми силами нажимал на сложные виды боевой подготовки, тут факты налицо. И если Ганжа узнает, что не прав, он быстро сориентируется и станет обвинять Синицына в том, что тот выпустил в такую плохую погоду молодого пилота без достаточной закалки и натренированности. А силу воли Октавина к делу не подошьешь. Поэтому торопиться мне со своими сведениями никак нельзя. Выдержка и еще раз выдержка. Надо помочь нашему командиру. Он все делал для нас, и на сложные виды боевой подготовки нажимал не ради славы, а во имя боеготовности, ради нашего летного мастерства. Такое нынче время, плестись в хвосте никак нельзя.
У меня из головы не выходил его рассказ о брате, сбитом в первом воздушном бою и навеки прикованном к постели. Это наглядный урок, и Синицын помнит о нем и думает больше, чем другие, острее чувствует боль ран, нанесенных прошлой войной. А современная война будет, несомненно, еще сложнее и ожесточеннее, тут Синицын абсолютно прав. Прав он оказался и в оценке вертолетов: недооценил Ганжа «летающие кенгуру». Не такая это безобидная винтокрылая машина, как кажется на первый взгляд, и не так просто сбить ее с земли: она бронирована, сверху превосходно видно все — и цель, и откуда ведется полней огонь, — можно легко и быстро сманеврировать. А попробуй маневрировать на землю с пушкой или даже с пулеметом!
К Ганже я шел без особых намерений, просто хотелось взглянуть ему в глаза: не передумал ли он, не изменил ли своего решения после того, как мы побывали у Вологурова — комэск несомненно поставил его об этом в известность. Да, Вологуров просто поразил меня. Не зря говорят, о человеке можно безошибочно судить только смотря по тому, каким он был, когда на весах судьбы лежала его жизнь или честь. Жизни Вологурова, правда, ничто не угрожало, а вот назначению в инспекторы — да. И он поступился своей честью и совестью. Не только бросил командира в трудную минуту, а даже утаил правду, которая могла ему помочь. Инна мне рассказала, что накануне того злосчастного полета Дуся при Вологурове просила Синицына поехать с ней в город, и комэск знал зачем, но умолчал. Умолчал лишь потому, что отлично понимал: если версия самоубийства будет развенчана или даже окажется под сомнением, как замена фильтра, тогда останется лишь одна — перенапряжение или недоученность, а за это спросят и с него, и тогда инспекторской должности ему не видать как своих ушей. Вот почему так легко он отрекся от Парамонова, не дрогнувшей рукой поставил крест на дружбе с Синицыным.
Версия самоубийства из-за ревности более запутанна — о Дусе в гарнизоне шли всякие пересуды, — и тут он почти ничем не рисковал. Однако действовал он тонко и осторожно. Поначалу я не обратил внимания на то, откуда Ганжа узнал Дусину биографию и о ее поездке в ресторан, не придал значения и тому, как оказались Муся и Эмма Семеновна в качестве свидетелей. Теперь я знал это.
Раньше я был убежден, что Эмма Семеновна крутит своим мужем как хочет, что он послушный и безропотный, и это считал главной причиной своего нерасположения к комэску — такие мужчины
Интересно, что предпринял бы дражайший Борис Борисович, если б узнал, что замысел его раскрыт? И как поведет себя Ганжа, когда прилетит начальство и я докажу, что его версия — фикция?
У двери кабинета я остановился и перевел дыхание. Сердце учащенно билось, нервы были наэлектризованы, и я боялся, как бы не разрядиться преждевременно, если Ганжа заденет за живое. Надо выдержать, подождать еще немного.
Ганжа сидел в своей обычной позе, над бумагами, придерживая левой рукой раскрытую папку, правая лежала на исписанном листе, нацелившись карандашом в незаконченную строку.
— А-а, это ты, — оторвался он от своего занятия и протянул мне руку. — Что нового принес? — Настроение у него было хорошее, видно, чувствовал свою уверенность и рассчитывал, что начальство останется им довольно.
— Новое все у вас. Вон как папка разбухла от вещественных доказательств.
— Кое-что есть, — согласился Ганжа. — Только твой бывший шеф кочевряжится, все чего-то ему недостает. Вот-вот прилетят наши, а он в бумагах ковыряется, как жук в навозе. Приходится одному возиться — докладную готовить.
— Одному и слава достанется.
Ганжа уловил насмешку.
— Слава… Это ты прославился, когда нарушителя рубанул. А я приказ выполняю, во всяком дерьме ковыряюсь. — Он расстегнул тужурку и вытер платком шею.
— Капитан Вегин, зайдите к подполковнику Дятлову, — раздался голос в динамике.
— Начальство требует, — усмехнулся Ганжа. — Освободишься, заходи, потолкуем.
К Дятлову я намеревался зайти попозже, когда он покончит со срочными делами, накопившимися за ночь, чтоб отпроситься в город за «вещественными» доказательствами и представить их прямо к прилету начальства. Но план мой рухнул: подполковник Дятлов посылал меня к пограничникам за фотопленками, снятыми с шара-шпиона. А это часа три в один конец, дай бог вернуться к вечеру. Я стал было объяснять Дятлову, что нужен буду здесь, но он и слушать не стал.
— Успеешь. Если б погода позволяла, мы послали бы вертолет.
Через десять минут я был в пути. Газик мчался по неширокой асфальтированной дороге, вдоль которой тянулись тополя вперемежку с черной даурской березой; а там, где шоссе огибало сопки, к нему вплотную подступал густой колючий кустарник, переплетенный какими-то вьюн-травами. Ветер все еще бесновался и гнал по небу рваные облака, отчего все вокруг казалось печальным и серым. Под стать состоянию природы хмуро было и у меня на душе.
Шофер, молоденький белокурый солдат, гнал машину, не переключая с четвертой скорости даже на крутых поворотах, благо дорога была пустынна. Мне нравилась быстрая езда, и я смотрел вперед, погрузившись в размышления.
Из рассказа Инны я узнал, что накануне полетов после обеда Дусе нежданно-негаданно позвонил Винницкий, Теперь он служил где-то на Севере и по пути в отпуск завернул в Нижнереченск, чтобы забрать Дусю: оказывается, он понял (наконец-то!), что любит ее и не может без нее жить. Хозяйка, где он раньше снимал комнату, сообщила ему о Дусином замужестве, однако Винницкого это не остановило: он был уверен, что и Дуся любит его по-прежнему, и позвонил ей. Дуся от встречи отказалась, тогда он пригрозил, что приедет в гарнизон и явится к ней на квартиру. Одно его появление вызвало бы кривотолки и сплетни. Дуся понимала это и знала — ей припомнят все. И пошла посоветоваться к Наталье Гордеевне. Синицын как раз собирался по делам в город и забрал ее с собой, чтобы она объяснилась с Винницким и раз и навсегда положила конец прошлому.