На пороге империи
Шрифт:
– Давай к делу! – в голосе царевны уже слышалось раздражение.
– Расследовал этот дознаватель убийство краснодеревщика из Немецкой слободы. Убийцей оказался Тихон Коробков – сын бывшего стрельца. Только в первую же ночь Тихона Коробкова освободили солдаты потешного войска царя Петра. Дознаватель предлагает на этом основании арестовать и подвергнуть сыску всех помощников Петра из потешного войска.
Думной дьяк положил перед царевной два листа бумаги: обоснование и список для ареста, поклонился и вернулся на прежнее место.
– Можешь идти, – разрешила Софья.
Идея ретивого служки пришлась по душе царевне, но
– Мало ли что, Софьюшка, говорят при дворе об этом дознавателе. Пусть он искренне предан роду Милославских, но мы не знаем истинных целей; какого он рода – племени; чем дышит; чего хочет от жизни.
Не прошло и седмицы, как князь Голицын выяснил, что дознаватель отличился при следствии на подручных донского атамана Степана Разина. По его личному обвинению казнили сто пятьдесят казаков. Но запомнился он еще по одной причине. Когда Стеньку Разина вывели на лобное место вместе с его братом Фролкой, то последний стал выкрикивать «слово и дело государево». Стеньку четвертовали, а Фролкину казнь отсрочили. Речь шла о несметных сокровищах, спрятанных атаманом и его товарищами. Долго искали клад по указанным Фролкой местам, но не нашли. Преступника решили оставить пожизненно в тюрьме. Вот тут дознаватель и взбеленился. Куда только не обращался с жалобами, в какие только двери не стучался. В конце концов подкупил внешнюю охрану острога и проник во внутрь, хотел сам привести приговор в исполнение. Но забыл про внутреннюю охрану, она его задержала и препроводила в тот же Разбойный приказ. Голицын насторожился и запросил родословную служки.
Боярский сын при рождении не получил должного отличия для мужеского пола. При взрослении на щеках, подбородке и над верхней губой не вырос ни единый волосок. Уже совсем взрослый дядька, а щечками блестел будто младенец. Ненавидел всех. Чуть что, старался тому человеку насолить изрядно. Неизвестно, кто определил его на службу в Разбойный приказ. Но там он нашел себя и свое удовольствие.
Все это Василий Васильевич не преминул сообщить царевне и предложил одарить дознавателя по-царски за рвение и убрать из Разбойного приказа да так, чтобы его туда даже на порог не пускали.
– Боюсь, Софьюшка, придумает этот дознаватель что-нибудь, как в свое время с Фролкой, а мы с тобой окажемся крайними. Обвинение хлипкое, а на кону жизнь людей Петра.
– Да как же я такого без дела оставлю? Поди еще хуже сделаю.
– Так поручи ему сидеть дома и писать книгу о своих достижениях в деле сыска. Дескать, для будущих дознавателей пример будет. Да денег положи поболе, чем ныне получает.
Как-то в конце зимы из очередного похода в город вернулись в лагерь посыльные бандитов. Принесли самую модную на Москве новость. Известный дознаватель из Разбойного приказа внезапно помер. Одни говорят о болезни сердца, другие об отравлении, а третьи чуть ли не о самоубийстве. Ко всему к этому добавляют будто царевна Софья вызывала его в Кремль и благодарила за верную службу деньгами и почетным поручением. Каким? Не ведаю?
Клычок любил слушать новости и сплетни из Москвы. Послушает-послушает, хмыкнет и пойдет по своим делам. А тут он поглядел на Тихона и молвил:
– Стал дознаватель жизнь свою вспоминать, а там одни убиенные им. Похоже собрались искалеченные души и подсказали
Воцарилась тишина, атаман обращаясь к Тихону, сказал:
– Ты не думай, что дознаватель свои подозрения насчет тебя унес в могилу. Дело по твоему розыску осталось. Только передали его другому ироду.
Воровская жизнь несет в себе много всяких запретов. Попытки нарушить их оборачиваются серьезным наказанием. Ну, куда деваться бедному вору, когда одна и та же мысль преследует на каждом шагу? А тут еще неписанные законы: не проси, не верь, не бойся. Все-таки Тихон решился на разговор с атаманом. Поведал о своем желании навестить родителей, брата и сестру, о нестерпимой тоске по жизни среди людей. Клычок выслушал его внимательно, даже не разозлился, только приказал забыть об этом.
К весне пути развезло, и купцы перестали гонять свои обозы, ждали сухих дорог и теплой погоды. Посыльные из ватаги по-прежнему ходили в город, теперь больше за новостями, чем по основному делу. И вот однажды Клычок после очередного возвращения посыльных позвал Тихона к себе. Молча вручил ему свернутый вчетверо плотный лист бумаги. Написанный аккуратным почерком текст удостоверял, что податель сего документа – Смыков Иван, сын Степана, мужеского пола, столяр.
– В том, Тихон, имею свой резон. И люди большие за тебя просили. Только ежели ослушаешься нас, то пеняй на себя!
– Не знаю, как тебя благодарить, атаман? Что за люди большие? Не ведаю.
– Сначала благодари матушку с батюшкой. Пришел к нам мальчонкой желторотым, да вот выправился, в плечах раздался, бородка появилась, брови срослись, голос перешел в другую ипостась. Теперь тебя признать смогут только те, кто близко знаком. Касаемо больших людей, не ведаю. Старуха придумала, а за ней много людей имеются и бояре кремлевские. Думаю тебе уготовила службу великую.
– Мыслимо ли мне на виду подвязаться. Говоришь, ликом поменялся. А кому надобно, тот признает.
– За то не переживаю. Уверен, все продумали. Отпускаю тебя с легким сердцем.
– Что, атаман, можно собираться и уходить?
– Иди с Богом! Да только не домой к родителям, сперва двигай к бабке Акулине!
Акулина открыла дверь избы и долго щурилась от брызнувшего в лицо солнца. Потом распрямила свои морщины и уставилась на нежданного гостя.
– Здравствуй, бабка, али не признала меня?
– Чего не признать? Неужели в своем племяше Иване Смыкове родиночку не почувствую.
Настал черед удивляться Тихону. Такой осведомленности и притворства от старухи он не ожидал. Хотя Клычок предупреждал.
– Ну, проходь в избу, что землю топтать!
В избе, сидя за столом, Акулина спросила о подарке для нее от Клычка. Тихон положил мешочек с деньгой и серебряный перстенек. Старуха кошель убрала, а колечко надела на указательный палец и начала любоваться игрой самоцветов, приговаривая:
– Он-он, разлюбезный, молодец Клычок, сдержал свое слово!
Потом бабка будто вернулась на землю, сняла с пальца украшение, ловко продела через перстенек невесть откуда взявшийся шнурочек и повесила все это себе на шею, спрятала под одеждами.
– Ну что, не понравилась тебе жизнь лесная? К людям захотелось?
– Просто я сам по себе! Еще царю Петру сказывал, что не мое это дело ходить строем, да и к человеческому жилью привык.
– Однако атаман тебя нахваливал. Говорил, что в бою ты дюже ловкий и храбрый.