На самых дальних...
Шрифт:
На обратном пути, увлеченный планами поимки «Юсе-мару», я не сразу замечаю опасность. А когда замечаю, раздумывать уже поздно, приходится спасаться бегством. Ситуация, прямо скажем, трагикомическая: бравый лейтенант, к тому же при оружии, дает крупного деру от преследующего его быка; не хватает только зрителей. Мне известна вероломная тактика нашего Дон Карлоса: в сторону НП пропускает всех, и вид при этом как у божьей коровки, а на обратном пути чуть зазевался — пиши пропало, одна надежда — дай бог резвые ноги! Вот так меня и подловил. Правда, Дон Карлоса я все-таки перехитрил. Сначала несколько минут пересидел в блиндаже, том самом, где Трофимову во время стрельб померещился огромный клубок гадюк, а потом, улучив момент, сделал бросок к обрывистому берегу и — был таков. Оставалось спуститься по шатким туфовым кругляшам к кромке прибоя
Могучая рогатая голова Дон Карлоса нависает над обрывом почти прямо надо мной. Красавец бык, черный как смоль и свирепый, как тигр, трясет в бесполезном гневе мощными рогами и роет землю, как бульдозер, но ничего поделать, увы, не может — на большее он просто не способен, я вне его досягаемости. Все, разминка закончена. Чао, Дон Карлос, до следующего раза…
День по инерции катится к вечеру. Теперь самое время сбросить с себя груз накопившихся эмоций и быть к боевому расчету как стеклышко — чистым и прозрачным. Кстати, кто знает, почему на пограничной заставе сутки начинаются не в 24.00, как обычно, а в 20? Странно, что Завалишин до сих пор не спросил меня об этом…
Не знаю, как у других, а у нас на «Казбеке» хозработы — это своего рода аттракцион — состязание в силе, ловкости и удали. То, что у старшины Малецкого по программе на сегодня, я бы назвал художественной рубкой дров. Кроме шуток. Правда, лично я — житель городской и топора в руках, признаюсь, не держал. Теперь каюсь и уже дал себе слово непременно изжить этот позорящий мужчину недостаток. А вот Рогозный… В последнее время я все чаще и чаще ловлю себя на мысли, что самым беспардонным образом завидую авторитету своего начальника. Ну и как тут не позавидуешь! Посмотришь со стороны — у него, на удивление, все просто. Сегодня днем на стрельбище, к примеру, вовсю распекал Трофимова, пять нарядов ему отвалил (и поделом), а теперь вот с шуточками да прибауточками соревнуются на пару в колке дров, даже в азарте покрикивают друг на друга. И на лице у Трофимова ну ни чуточки обиды, а у Рогозного ну ни малейшего угрызения совести! Как будто так и должно быть. Смотрю я на все это и спрашиваю себя: «А может, и в самом деле т а к и д о л ж н о б ы т ь? Не с ракетницей на медведя, не коррида с Дон Карлосом, не пыль в глаза, а вот так, без лишних слов, просто и ясно?»
…И ПРАЗДНИКИ
Это не будильник, а какой-то псих. Когда он вдруг начинает трещать у меня под ухом, то первое, что приходит мне в голову, — куда бежать? К пирамиде с оружием или в траншею опорного пункта? Правда, на этот раз будильник ни при чем. Свою разбойничью песню он грянул тогда, когда я уже не спал…
Морозное ноябрьское утро. Под ногами похрустывает первый тонкий ледок. На мачте рядом с казармой — новое полотнище флага, поднятое сегодня чуть свет старшиной Малецким, над крыльцом — кумачовый лозунг «Слава Великому Октябрю!». На море легкая дымка. Хмуро. Но настроение у нас приподнятое. Еще бы — сегодня праздник! Это первые мои курильские праздники. Надо ли говорить, с каким нетерпением я их ждал и как к ним готовился. Мне почему-то казалось — в этот день должно произойти что-то необыкновенное, что-то такое, что непременно выделит его из общей шеренги наших будней, насыщенных всякими делами и заботами, но, увы, каких-то одноликих. Забегая вперед, скажу, что так оно и случилось. Но… обо всем по порядку.
Накануне вечером после боевого расчета все мы (разумеется, свободные от службы) были в делах. Наводили марафет в казарме, драили полы, гладили, брились, варили, жарили, пекли — одним словом, готовились. Праздничные хлопоты — приятные хлопоты. Лично я корпел над лозунгом, который красуется теперь над входом в казарму. Помогал мне наш «декабрист». Жребий нам выпал не из легких, почти все пришлось изобретать из подручных и «подножных» средств. Краску сотворили из зубного порошка и клея, а кисть повозочный Шарамок надергал из хвоста нашего мерина по кличке Вулкан. Подрамник сбили из досок, найденных на отливе после очередного шторма, и только один кумачовый материал был из личных запасов нашего старшины, щедрость которого в тот вечер не знала границ. Прилагая поистине героические усилия, мы с Завалишиным упорно осваивали технику отечественной плакатной каллиграфии.
А между тем, дразня наше обоняние, со стороны кухни по заставе разлетались на редкость аппетитные запахи —
Когда мы наконец водрузили наш транспарант на его законное место, над «Казбеком» распростерлось чистое, без единого облачка, небо, щедро усеянное яркими мерцающими звездами. Слегка подморозило, но ночь была тихая и мягкая. Даже шум прибоя, к которому я уже почти привык, казался глуше и вкрадчивей. И все вокруг — море, сопки, лес, наша речка Докучаевка — было окрашено гипнотическим светом луны, круглый лик которой приклеился к загривку нашего кекура под названием «Шпиль», перстом своим указывающего вход в бухту. Завороженный этим видом, я стоял минут десять на крыльце, пока основательно не продрог…
А ночью мне приснилась она. Впервые после нашего с нею объяснения и разрыва. Приснилась такой, какой я ее видел однажды в лесу летом, когда мы еще учились в девятом классе и у нас все только начиналось. И даже стихи чьи-то приснились: «Ее такую и запомню, такую в сердце унесу. Напуганная первой любовью, девчонка плакала в лесу…» А может, они и не приснились вовсе, эти стихи, а просто сами собой пришли в голову, когда я уже был под впечатлением этого неожиданного ночного кино. Что бы там ни было, а стихи и сон соединились в моем растревоженном сознании в поразительно точную и реальную картину и стали маленьким режиссерским шедевром, по прихоти которого Наташка действительно плакала, как и предписывали ей стихи. А вот плакала ли она на самом деле тогда, пять лет назад, в лесу, я уже не помнил. Да и какое это могло иметь значение теперь, когда мы с ней, выражаясь популярно, разошлись как в море корабли, и я сделал все, чтобы вытравить ее из памяти, забыть, зачеркнуть. «Печали вечной в мире нет, и нет тоски неизлечимой…» И вот на тебе — этот злополучный сон! Определенно тут виной всему луна, вчерашний вечер и моя десятиминутная меланхолия…
Я быстро поднялся, убрал постель, размялся в коридоре со штангой и обошел территорию заставы, как это обычно делал по утрам Рогозный. Строгим, придирчивым взглядом окинул наше хозяйство — конюшню, коровник, склады, баню, агрегатную с «Черчиллем» — и сделал дежурному пару замечаний, для порядка, а Шарамка предупредил, чтобы впредь не ругался вслух на животных, а то от этого одни убытки, да и неэтично — на всю округу слышно. Потом спустился к речке, к мосткам, и принял водные процедуры. Вода в нашей Докучаевке прозрачная, горная, каждый камешек на дне просматривается, но холодная — жуть, даже мышцы на груди свело. И то сказать — ноябрь уже.
Рядом, в двух шагах от меня, плескался Завалишин. Интеллигентно так плескался — без фуфырканья, не раздеваясь. Гимнастерочка щегольски подрезана, брюки с подсечками, голенища сапог заужены, ладненький такой весь, наглаженный, точно на танцы собрался. Попался бы он сейчас на глаза нашему старшине Васе Звягину — это была бы картина! Отбрил бы так, что только перья по сторонам! Легко и весело мелькнула у меня эта озорная мысль, и в душе я порадовался тому, что сон все-таки не выбил меня из колеи и я сполна ощущаю все краски праздничного утра. А вообще, «декабрист» хороший парень. Даже где-то в душе я понимаю его. Что ни говори, нелегко у нас на заставе завоевать себе авторитет, даже простому рядовому. Тем более о такой профессией, как у Завалишина, — дамский мастер. Казалось бы, чего еще надо — всей заставе бесплатный брадобрей и цирюльник, к тому же безотказный, а поди же — смотрят косо: что, мол, за профессия такая «шибко интеллигентная», не мужская. Конечно, у нас тут больше шахтеры с Донбасса да заводские ребята из Москвы, и у них свое мерило достоинств. Так что вопросы Завалишина на политзанятиях и его щеголеватый независимый вид мне очень даже понятны.