На все четыре стороны
Шрифт:
Наконец надзирательница ушла, а красавица залилась слезами, на которые не без сочувствия взирало все население нашей камеры. Офицерши, учительницы, актрисы — все сползли со своих нар, окружили ее и принялись утешать. Не тронулась одна я — так и лежала, плотно завернувшись в камизэльку, не столь давно оставленную мне.., этой самой красавицей, новой заключенной, которую я видела несколько дней назад в другой камере тоже в пеньюаре, но только в розовом. Ну да, это была Малгожата Потоцкая!
Она обладала такой внешностью, что, раз увидев, ее уже нельзя было перепутать ни с кем. Да и голос с этим шелестящим польским акцентом, эти беспрестанные «дзенкуе бардзо», которые она так и рассыпала по сторонам в ответ на выражаемое ей сочувствие…
Я исподтишка разглядывала Малгожату. Прекрасные кудри, которые я видела в последний раз залитыми овощной бурдой, изорванный, покрытый грязными пятнами, мокрый от той же бурды пеньюар — где оно все? Волосы ее были чистыми и пушистыми после недавнего мытья, причем отнюдь не поганым серым мылом! Пеньюар она переменила, однако пахло от него теми же духами, что и согревавшая меня камизэлька.
Сменила женщина не только одежду свою, но и историю. Не изменилось только ее волшебное лицо, никуда не исчезло ее невероятное обаяние.
Я не знала, что делать.
Разгневаться? Обвинить ее во лжи? Швырнуть в нее ее камизэльку? Расхохотаться?
Впрочем, мне было не до смеха. Конечно, не могло быть двух мнений, что передо мной подсадная утка. Я была еще на воле наслышана о провокаторах и провокаторшах, агентах Чеки, которых красные подсаживают в камеры к политическим. Те вызывают к себе доверие жалостными историями, заключенные начинают с ними откровенничать, в свою очередь, невзначай выдают какие-то тайны, которые провокаторы немедля доводят до ушей чекистов. Порою провокаторов используют для того, чтобы они выуживали припрятанные драгоценности, разузнавали о захоронках, сделанных в домах или имениях, откуда были привезены арестованные. Конечно, Малгожата — провокаторша!
Она уже устроила драку в одной камере.., из-за нее люди, быть может, пошли под пулю. Теперь явилась на новое «задание».
Я зажмурилась. Я не могла смотреть на нее… Как можно так низко пасть! Но я чувствовала, что не смогу ее выдать. Бывали случаи, я это узнала уже в тюрьме, что разоблаченных провокаторов заключенные тихо душили ночью или забивали насмерть. Я не могла обречь ее на такое…
Но не только я представляла опасность для Малгожаты — она тоже была для меня опасна! Увидит, узнает.., поймет, что я могу ее разоблачить, и тогда ее ждет гибель… А что ждет меня?
Мне захотелось уменьшиться в росте, в размере, свернуться в клубок, словно ежик, полностью спрятаться под уютную, душистую камизэльку. Может быть, меня минует беда, если я буду делать вид, что слепа, нема и глуха? Но ведь Малгожата опасна, скрывая ее, я невольно предаю своих товарок по камере!
Мысли разрывали мне голову, страдания разрывали мне сердце.
Как вдруг…
— Матка Боска, да ведь это Зоя! — услышала я вскрик Малгожаты, и в следующее мгновение она вскочила на нары рядом со мной, приподняла, обняла и расцеловала в обе щеки. — Так ты сберегла мою камизэльку? — рассмеялась она. — Досконале, превосходно! Медам, — обратилась она к недоумевающим заключенным, — еще недавно мы с Зоей были в одной камере. Кажется, я становлюсь завсегдатаем сего узилища! Там, где мы содержались прежде, случилась ужасная драка, всех, кто в ней участвовал, выволокли вон и сунули кого в карцер, кого, я даже не знаю, наверное, поставили к стенке. А меня спасло чудо, подлинное чудо! Когда меня тащили в карцер — вуй, какая я была урода.., правда, что уродина! — Она звонко расхохоталась, сыграв на созвучии и совершенно различном значении двух этих слов, ведь «урода» по-польски — «красавица». А вообще, я обратила внимание, что она уже не так щедро сыплет полонизмами, как в прошлый наш ночной разговор. — Итак, когда меня тащили в карцер, то один красный пан, который работал раньше в театре, где я играла… Да не здесь, не в Свийске, а в самом Петербурге! Там он был просто плотник или столяр, а может, подносчик декораций, я уж и не помню, а здесь… Ну как он держал себя, Езус Христус! Подлинный уродзены шляхтич! Так вот тот пан узнал меня, и вступился, и похлопотал за меня перед начальником тюрьмы. И потребовал, чтобы меня немедля выпустили. Я готова была руки ему целовать за его доброе сердце. Как же! — горестно усмехнулась она. — У красных панов не бывает добрых сердец! Я вернулась домой — а его, как ни странно, даже не разграбили, — вымылась в ванне и только вознесла молитвы Матке Боске за то, что не отвратила от меня очей своих, как явился жолнер, солдат, с бумагой от Чеки, в которой было сказано, что ко мне на постой определяется красный командир Сазонов. Такова была фамилия моего спасителя. Я сразу почуяла недоброе… Так и случилось: чуть явившись, он немедля потребовал благодарности. Он пожелал спать со мной, а когда я начала взывать к его рыцарским чувствам, хотел меня изнасиловать. Ничего не скажу, — усмехнулась Малгожата, — я давно забыла о том времени, когда была невинной девицею, однако отношения мужчины с женщиной — не воскресная ярмарка, когда надо за малую малость платить золотом любви. Я схватилась за нож… Красный пан получил лезвием по руке, которую протянул не туда, куда надо, и выбежал вон, спасаясь бегством. На мою беду, мимо проходил патруль, он кликнул подмогу, меня схватили в чем была. Приволокли сюда… Ну, не пся ли крев те красные лайдаки?!
К концу этой речи вся камера хохотала. Малгожата повествовала с таким неподражаемым юмором, словно хотела не пожаловаться, а повеселить нас.
Я смеялась громче всех. Не передать словами, какое я чувствовала облегчение. Камень с души свалился: так она не предательница! Какое счастье!
— Fracture? — спросил хирург медицинского центра «Осман», принимая снимок от красивого рентгенолога, которому бы в сериалах играть всяких жиголо-сердцеедов (причем отнюдь не вегетарианцев!), а не заниматься такой грубой прозой жизни, как съемка разных-всяких бедер, верхних и нижних конечностей… То есть такой это был кадр мужского рода, что Алена, войдя в рентген-кабинет, втихомолку порадовалась, что догадалась сегодня надеть не просто какие-то там трусишки или даже стринги, а завлекательнейшие кружевные штанишки цвета шампанского, так что, надо полагать, на столе жиголо-рентгенолога она выглядела недурственно…
Кстати, стол ее сначала очень напугал, потому что стола как такового она в кабинете не обнаружила, а стояла там блестящая никелированная стена шириной метра полтора и высотой не менее двух. Красавчик, улыбаясь одними глазами (желто-янтарными, совершенно как у Алекса, бывшего, незаслуженно отставленного и напрочь забытого Алениного любовника), попросил нашу писательницу стать вплотную к стенке, и та вдруг начала медленно запрокидываться, а Алена — вместе с ней. У нее тотчас закружилась голова, она жалобно пискнула, зажмурилась, а когда снова открыла глаза, обнаружила себя лежащей на этой стенке, превратившейся чудесным образом в стол, а рентгенолог, интимно наклоняясь над ней, полушепотом просил чуть повернуться на бок и слегка согнуть ноги в коленях… «Да, правильно, вот эту ногу чуть вперед.., о, merci, merci…»
И он знай себе мерсикал, пока заставлял ее вертеться с боку на бок, уходил, нажимал какие-то кнопки, снова возвращался.., священнодействовал, словом, над Алениным распростертым телом, как пишут в романах. А потом с той же затаенной интимной улыбкой (вот интересно, она предназначалась только носительницам кружевных штанишек цвета шампанского или вообще всем пациенткам, а может, даже и всем пациентам?) попросил ее одеться и подождать результатов рентгена.
Ждать пришлось минут десять, не более того. Затем рентгенолог танцующей, как и подобает жиголо, походкой прошел мимо сидящей в коридоре Алены и, открыв дверь в кабинет хирурга, любезной улыбкой и взмахом руки пригласил ее войти.
— Fracture? — спросил хирург, принимая от него снимки и прикладывая их к освещенной панели.
«Квитанция? При чем тут квитанция?» [9] — озадачилась Алена.
— К счастью для мадам, у нас лишь трещина, так что, думаю, шины будет вполне достаточно. Впрочем, это уже ваши заботы, доктор Бланше, — проговорил рентгенолог, и Алена только сейчас обратила внимание на бейджики, прикрепленные к карманам рабочих халатов врачей. Согласно им, хирург звался Альбер Бланше, а рентгенолог — Оливье Савояр.
9
Наша героиня спутала слова «fracture» (перелом) и «facture» (квитанция, счет) (франц.).
«Красивое имя — Оливье! — мечтательно подумала наша легкомысленная героиня. — Особенно если абстрагироваться от известного салата…»
И только тут до нее дошло, о чем речь. У нее, к счастью — ничего себе, счастье! — только трещина на ушибленной коленке. А что могло быть хуже? Только перелом.
— Так вы хотите сказать, что у меня перелома все-таки нет? — спросила она, и доктор кивнул:
— Совершенно верно, мадам, перелома у вас нет, всего только небольшая трещина. Вам, как уже сказал коллега Савояр, повезло. Можно обойтись без гипса, ограничиться шиной. Я сейчас напишу рецепт! Думаю, ваше страховое агентство оплатит эту покупку. — И он присел к столу, что-то начал чиркать ручкой на бланке.