На все четыре стороны
Шрифт:
На липовой ноге, на березовой клюке…
Все по селам спят, по деревням спят,
Одна баба не спит,
На моей шкуре сидит,
Мою шерсть прядет,
Мое мясо варит.
И пошел, стало быть, медведь свою ногу обратно добывать…
О дальнейшей судьбе той бабы история умалчивала, а может, Алена просто забыла, как заканчивалась сказка. Однако сейчас ее так и тянуло пропеть песенку медведя. А не предстать ли на маскараде русским медведем на липовой ноге, на березовой клюке?
Чтобы отвлечься от сюрреалистического бреда, она попросила у Марины самую длинную ее юбку. И тут выяснилось, что, во-первых, все юбки Марины ей малы (у Алены 46-й размер, у Марины — 44-й), а во-вторых, коротки — обе дамы предпочитали мини. Нашлась единственная длинная, в которую Алена все же упаковала свои бедра, но она, во-первых, была зимняя, замшевая, а во-вторых, с боковыми разрезами, так что шину не скрывала.
— Нет, пожалуй, надо будет сдать ваш билет, — печально констатировала Марина. — Вы не обидитесь, если мы вас тут одну бросим, а? Я сейчас быстренько сгоняю в магазин, накуплю вам какой-нибудь еды на два дня…
— Погодите! — вскинула руку Алена. — Я с вами поеду, а что касается экипировки — еще не вечер. Вы пока идите, Мариночка, собирайтесь. Вам же еще Лизины вещи надо уложить…
Как только Марина вышла, Алена достала из сумки новый эластичный бинт, купленный одновременно с «испанским сапожком». Это был правильный бинт — широкий, мягкий, приятного коричневатого оттенка, без бумажной подложки. К нему тоже не прилагалось никакой скрепочки или булавочки, однако Алена уже успела узнать, что французские эластичные бинты ни в каких скрепочках-булавочках не нуждаются, поскольку одна его сторона способна приклеиться к другой.
Распаковав и приготовив бинт, она решительно расстегнула орудие пытки и отставила его в угол, за кресло, чтобы не било по глазам. Затем сноровисто обмотала коленку эластичным бинтом и попробовала походить и посидеть. Бинт нигде не давил, не тянул, не мешал, лежал идеально. Конечно, сгибать ногу, когда сидишь, было чуть затруднительно, но в самом деле — только чуть. И при ходьбе Алена практически не хромала!
Затем она надела легкие бледно-желтые клетчатые брюки, бледно-зеленую трикотажную кофточку с короткими рукавами, бежевые босоножки и зеленоватые серьги из ракушек… Красиво! На маскарадный костюм, правда, это мало похоже, но всякие бывают обстоятельства, в том числе и форс-мажорные.
Алена покидала в небольшую сумку ночную рубашку, халат, кое-какие мелочи, необходимые для двухдневного путешествия, прихватила на всякий случай теплую кофту и вышла в гостиную, где Морис уже собирался бежать в магазин за провиантом для увечной гостьи.
— Никто никуда не идет, — заявила Алена. — Мы на вокзал на такси поедем или в метро? А кстати, с какого вокзала отправляемся?
— С Монпарнаса, — ответил Морис.
А потом они с Мариной заговорили в два голоса, убеждая, предостерегая, умоляя не рисковать… Потом два голоса устало умолкли, две руки безнадежно махнули: время поджимало, пора было ехать на вокзал.
И они поехали! Они поехали на такси, а потом на скоростном поезде, в котором закладывало уши, как в самолете, и который мотало, как полуночный пустой трамвай на поворотах, и через час невыносимо комфортабельного и стремительного пути прибыли в Тур. Сильви — миниатюрная, седая, милая, любезная — отвезла их на маленьком «Рено» в тот кукольный домик, о котором говорила Марина, и накормила убойным французским ужином — потрясающее белое бургундское вино «Вувре», дыня с багетом (французы едят дыню с белым хлебом, причем в самом начале обеда!), помидоры с моцареллой, желтый горячий рис с карри и сырыми шампиньонами, два вида козьих и три обычных сыра да еще и мороженое. Потом началась семейная болтовня, а Алена пошла укладывать Лизочку спать и устраиваться в мансарде, куда ее определили на ночлег.
Здесь жил Морис еще студентом, и комната была полна его магнитофонными кассетами с песенками Джонни Холлидея (Жанни Олидей, как говорят французы), и дисками с музыкальной классикой всех времен и народов, и детективами Жапризо, которые он любил так же, как и Алена, и собраниями афоризмов от Ромула до наших дней, и первыми антикварными безделушками, которые он покупал, когда только начал увлекаться этим делом. Пахло в комнате цветами, жарой, чуточку пылью, мастикой для натирания мебели, старыми книгами… Чудесный это был аромат, посреди которого Алена сладко уснула и проснулась среди ночи оттого, что кто-то стоял около ее кровати и внимательно смотрел в лицо.
Она подхватилась с коротким, немедленно задавленным ладонью криком.., кстати, задавленным ее же собственной ладонью. И прижала ее ко рту она сама, не кто-то другой, потому что никого, ни одной живой души в комнате не оказалось, а в лицо Алены смотрела огромная, нереальная белая луна, стоящая прямо напротив окна.
Ага, забыла опустить жалюзи — и вот вам результат!
Алена подошла к окну, немножко полюбовалась на лежащий внизу розовый садик — сейчас он был бледно-голубой, призрачный, полный затаившихся теней, — опустила жалюзи, заодно вспомнив, что это слово, jalousie, переводится с французского как «ревность»… Говорят, будто их изобрел ревнивый муж, чтобы скрыть красоту своей жены: она могла смотреть на улицу, но ее не видел никто! Пошла было снова к постели, но вдруг услышала за дверью какое-то кряхтенье и царапанье.
Это еще что такое?
— Мяу! — жалобно сказали за дверью, и Алена открыла ее.
Кошка Сильви — худая, полосатая, с огромными желтыми глазами и плотно прижатыми к голове маленькими ушками — балансировала на перилах винтовой лестницы (Алена мигом вспомнила, как вчера вползала по этой лестнице в мансарду, сначала ступая на правую ногу, а потом подтягивая к ней левую… Железный Хромец отдыхает!) и жалобно смотрела на Алену.
— Ты что, Минет? — Честное слово, кошку именно так и звали, и чем руководствовалась высокоморальная вдова Сильви, давая ей такое рискованное имя, для Алены оставалось загадкой… Впрочем, произносилось это имя как Минэт, через "э", а не через "е", и в переводе с французского minette означало всего-навсего «кошечка», так что каждый понимает вещи согласно своей испорченности. — Ты почему не спишь?
Французская кошка, судя по всему, понимала по-русски, потому что вместо ответа очень выразительно подняла голову, и Алена увидела на скате крыши небольшой люк. Люк был закрыт.
— А, понятно. Погулять хочешь? Ну, я не знаю, можно тебя выпустить или нет?
Минет мяукнула громче, еще громче и еще…
А если она сейчас разорется и всех перебудит? Проснется Лизочка, и тогда пропал сон ее родителей… А утром надо ехать на этот знаменитый маскарад. Уж наверное, Алена не причинит никому вреда, если выпустит Минет на крышу. В конце концов, кошки должны гулять по крышам. А также коты.