На все четыре стороны
Шрифт:
— Здорово вы танцевали! Просто здорово! Все в восторге!
Алена оглянулась. В восторге была Лизочка: сидя на руках у Сильви, девочка смотрела на Алену и хлопала в ладоши. Остальные, едва встретившись с ней взглядом, отводили глаза. Терри, Клоди, другие гости… Синеглазая Амели, снявшая свою вуаль (оказалось, что у нее дивно правильное лицо, покрытое какими-то ужасными красными пятнами), чудилось, еле сдерживала слезы, Морис чувствовал себя явно неловко, да и у Сильви было растерянное выражение. И только Габриэлю, который сидел около кресла Амели прямо на траве, кажется, все было по фигу. И огорчение невесты, и настроение гостей, да и вообще все, все на свете.
— Не поняла? — холодно проговорила Алена, снова повернувшись к Марине. — Что я такого ужасного сделала? Потанцевала с чужим женихом? Но он сам меня пригласил.
— Ну да, конечно, — пробормотала огорченно Марина. — Но они сочли, что это было нетактично по отношению к Амели. Она ведь не может танцевать с Габриэлем, вы понимаете…
— Не вижу логики, — пожала плечами Алена. — Если уж говорить о тактичности, не следовало вообще затевать танцульки в присутствии этой бедняжки. Это раз. А второе… Повторяю: Габриэль сам, — она выделила последнее слово голосом, — меня пригласил!
— Вся беда в том, что вы слишком здорово танцевали, — сочувственно посмотрела на нее Марина. — И вы слишком уж хорошенькая, даже чересчур, особенно по сравнению со всеми этими француженками. И вы не родственница Амели. Понимаете? Вдобавок вы слишком долго ходили искать Лизочкин пояс, а вернулись такая взволнованная… И вслед за вами пришел Габриэль. Понимаете, он из тех мужчин, на которых все смотрят, особенно женщины, хотят они того или не хотят. И невольно отслеживают каждое его движение. И все заметили, что он тоже был взволнован, хотя и старался удерживать на лице свою ковбойскую маску…
— Мы не занимались с Габриэлем любовью под кустами ежевики, если вы это имеете в виду, — холодно сказала Алена. — И даже не целовались! Клянусь вам господом богом, Иисусом Христом, Пресвятой Девой, всей Троицей вместе и по отдельности, а также собственным здоровьем, в том числе моей несчастной коленкой… Устраивает? Кстати, что означает ne soyons pas charges?
— Не загружайтесь, — сказала Марина, глядя на нее сочувственно.
— Да я и не загружаюсь, с чего вы взяли?!
— Нет, просто я перевела французскую фразу. Вы спросили, что означает ne soyons pas charges. Я перевожу: не загружайтесь. Нет, ну серьезно, Алена, не загружайтесь и не обижайтесь! Ну их, этих французов, вместе со всей их l'honneur de famille! [12] Пойдем лучше выпьем холодного крюшона с клубникой, хотите?
12
Фамильная честь (франц.).
— Немного погодя, — сказала Алена. — Сначала мне нужно в туалет.
Не так уж нужно было ей в туалет! Холодного крюшона после горячей милонги хотелось куда больше! Но еще больше хотелось остаться одной хотя бы на несколько минут!
Значит, не загружаться? Хороший совет…
Запершись на защелку, Алена посмотрела на себя в зеркало — лицо так и горело. Она намочила в ледяной воде бумажное полотенце и принялась прикладывать влажный комок к щекам и ко лбу.
Да, видок у нее, мягко говоря, преступный. И уже в течение минут сорока как минимум. Примерно столько времени прошло после того, как она отпрянула от окна, под которым набухало кровью синее одеяло (снова синее одеяло!) и мертво коченела обнаженная рука, после того, как чуть не кубарем она скатилась с крыльца виллы и понеслась прочь, даже не понимая, куда бежит. Сейчас она хоть немножко очухалась, а тогда была совершенно не в себе, вот и побежала в другую сторону. И неведомо, куда бы залетела, когда бы ее не догнал наконец Габриэль, не сграбастал за плечи, не прижал щекой к своей щеке — совершенно так же, как они потом танцевали милонгу, только он еще и ноги Аленины заплел своими ногами, чтобы удержать их — они все порывались куда-то бежать…
— Успокойтесь, — быстро сказал Габриэль, тяжело дыша рядом. — Все в порядке. Успокойтесь! Этот человек мертв, я проверил: мертвее не бывает, никто за нами не гонится, кругом тихо и пусто.
— А убийца? — всхлипнула Алена, коснувшись губами края его губ и мельком, совершенно автоматически, подумав, что у него на щеках удивительно гладкая кожа, ничуточки не колется.
— Что — убийца?
— Вдруг он затаился где-то в доме и только и ждет, чтобы на нас броситься?
— Затаился в доме? То есть вышел за калитку, вытер нож о траву и опять вернулся? — уточнил Габриэль. — Слабо верится… Но послушайте, прекрасная дама (он так и сказал — la belle dame!), какого черта (он так и сказал — quel diable) вы пошли на виллу, если так слабы нервами?! Знали ведь, что там будет нечто extraordinaire. А вдруг бы там сидел убийца в ожидании новой добычи?
— Ну да, конечно, — слабо усмехнулась Алена. — Вышел за калитку, вытер нож о траву и вернулся ждать новую добычу? Слабо верится!
— Один — один, — довольно сказал Габриэль. — Вы довольно быстро пришли в себя. Я всегда говорил, что сравнение: женщины, мол, живучи, как кошки, — ошибочно. Кошки сильно уступают женщинам в способности реабилитироваться и применяться к обстоятельствам.
При этих словах Алена ощутила, что она прижата к Габриэлю как-то.., слишком тесно. Ноги их просто-таки сплелись, и губами они практически касаются губ другого, так что их торопливые переговоры похожи на множество мелких поцелуев, которыми они непрестанно обмениваются. И если Алена самую чуточку подвинет бедро вправо, оно упрется в…
Нет, она не станет ничего никуда двигать! Она просто отстранится от Габриэля, чтобы ему и в голову не могло взбрести, что русская женщина спит и видит, как бы половчее примениться к французским темноглазым обстоятельствам!
Хватит с нее темноглазых и хватит обстоятельств! Нахлебалась! Сыта по горлышко!
Сказано — сделано. Алена выскользнула (не без труда!) из рук Габриэля и немедленно сама себя обхватила за плечи: так стало зябко, хотя солнце еще и не собиралось садиться и жара стояла изрядная.
— Пора, нам пора, — пробормотала она озабоченно. — Меня там, наверное, Марина потеряла. И вообще, надо в полицию позвонить, наверное.
— В полицию? — вскинул брови Габриэль (Алена впервые заметила, какие у него широкие, темные, упрямые брови). — А зачем?
— То есть как? — Она откровенно растерялась. — Как зачем? Ну, чтобы.., чтобы он там не лежал один…
— Вы знаете, Алена.., не сочтите меня циничным.., конечно, но ему-то уже все равно — одному лежать или в компании, — холодно сказал Габриэль, — я прекрасно знаю, что такое полицейское дознание и какая в связи с этим разводится волокита. А мне завтра утром надо быть в Париже, у меня назначена важная, экстраважная, суперважная встреча, от которой очень много зависит. Это раз. Во-вторых, безмятежное новоселье нашего приятеля Терри Руаля и веселье всей честной компании будут безжалостно нарушены. Начнут допрашивать всех, а поскольку все приезжие, то их обяжут никуда не уезжать, пока не допросят… Значит, вон сколько еще планов будет нарушено, не только мои, я уж не говорю об испорченном настроении. Понимаете, ни вы, ни я — мы уже ничем не можем помочь тому бродяге, который лежит там под синим покрывалом, поэтому я не намерен звонить в полицию и вас настоятельно прошу этого не делать.
— А откуда вы знаете, что он бродяга? — насторожилась Алена.
— Просто поднял с его головы это дурацкое одеяло и посмотрел внимательно, только и всего, — сухо ответил Габриэль. — Вид у парня изможденный, заросший, неухоженный, одет он тоже не бог весть как… К тому же такие дешевые синие одеяла иногда выдают в ночлежках для бездомных, бездомные порой прихватывают их с собой — в качестве сувенира на добрую и долгую память. Думаю, он забрел на эту виллу, потому что она показалась ему пустой, зашел в гостиную, устроился поспать под окошком, и тут-то на него кто-то напал — может быть, не в меру ретивый сторож, может быть, такой же бродяга, бес их знает! Меня, если честно, это не слишком-то интересует.