На все четыре стороны
Шрифт:
На меня он даже не глядел. Вся его забота, все слова были обращены к одной Малгожате.
— Я буду ждать тебя где условились, — проговорила она, легко коснувшись его лица рукой. И выставила ладонь, останавливая рванувшегося к ней мужчину:
— Тише! Потом! Зоя, надень ботинки!
Я опустилась на пол, сунула ноги в ботинки, кое-как затянула шнурки, вскочила. Малгожата стояла над ямой, подсвечивая факелом. Потом она проворно присела на край и опустила было туда ноги, но тотчас вскочила:
— Нет! Страшно!
Голос ее сделался жалобным, как у ребенка.
— Давай я пойду вперед, — предложила я, хотя и мне было страшно, почти невыносимо страшно.
— Нет! — Малгожата вцепилась в мою руку. — Нет, я боюсь! Гжегош! — Она с умоляющим видом повернулась к надзирателю, которого, как оказалось, звали Григорием, что по-польски Гжегош. — Пойди ты первый. Я боюсь.
«Ему нельзя спускаться в подкоп! — мелькнуло у меня в голове. — Там разрытая сырая земля, которой он перепачкается с головы до ног! И когда вернется, красные сразу поймут…»
Я уже приоткрыла рот, чтобы сказать это, однако Малгожата, сжимавшая мою руку, вдруг вонзила в меня ногти, словно кошка, которая выпускает коготки, чтобы удержать рвущуюся мышь.
«Молчи! — словно бы приказал мне этот жест. — Молчи!»
И я промолчала.
Видимо, Григорий был вовсе зачарован этой женщиной — повиновался он ей рабски. Не промедлив ни мгновения, не поперечив ей ни словом, он опустил ноги в подкоп и спрыгнул вниз. Высота лаза была ему по грудь, но он ведь очень низкорослый. Нам с Малгожатой будет чуть выше пояса. Значит, придется ползти на коленях.
«На что же мы станем похожи? — с тоской подумала я. — Мои чулки, мои последние чулки — они протрутся на коленях! А что станется с пеньюаром Малгожаты?!»
Право, есть мысли, которые способны прийти в голову только женщине! Мужчине до такого не додуматься вовеки.
Ладно, сейчас главное — выбраться из тюрьмы, а там видно будет!
И вдруг я вздрогнула… Из-под земли, из тьмы, словно бы из преисподней, донесся мучительный стон.., едва различимый, точно вздох…
— Что это? — похолодев от ужаса, прохрипела я. — Что это было?!
— Я так и знала… — пробормотала Малгожата севшим голосом. — Я так и знала, что кто-то остался караулить выход с той стороны. Они боялись погони. Надо подождать хотя бы четверть часа. Они должны убедиться, что Гжегош был один, что они могут спокойно уйти.
Я с трудом поняла, о чем она. Ну да, бежавшие офицеры опасались погони, поэтому поджидали у лаза, не появится ли из него кто. И верный Григорий принял тот удар ножом или пулю, которая иначе досталась бы Малгожате или мне, пойди я первой, как собиралась!
«Нет, — вяло подумала я, — это был именно нож, а не пуля. Иначе мы бы услышали выстрел, да и не только мы, охрана тоже. Стрелять беглецам было небезопасно».
И тут же я ахнула, поразившись собственному бездушию и спокойствию Малгожаты:
— Ты.., знала?!
— Успокойся, — холодно приказала она. — Кто-то должен был погибнуть. Лучше он, чем мы. А кроме того, это честнее, чем разорвать ему сердце обманом. Еще, чего доброго, начал бы гнаться за нами, преследовать, выдал бы… А так он умер героем. Может быть, красные занесут его в свои святцы. А со мной он сможет поквитаться.., там, где кипит смола в котлах и трещат дрова адских костров. Молчи и слушай. Они должны убедиться, что здесь больше никого нет, и уйти. Иначе мы тоже пропадем.
Не знаю, сколько времени провели мы с этой неумолимой женщиной, склонясь над сырой яминой, ставшей могилой верного Григория. Мне казалось, прошло много часов. Но вот до меня долетел бой на старой колокольне: один удар.., второй.., третий… Неужели прошло всего лишь полчаса с тех пор, как мы вышли из нашей камеры?!
— Придется рисковать, — прошептала Малгожата. — Боюсь, кто-нибудь хватится Григория. Ждать больше нельзя.
Я шагнула к яме. Я не сомневалась, что она отправит меня первой — чтобы, если нас все же стережет засада, первый удар достался мне. Я вдруг подумала, что именно за этим она и взяла меня с собой — в качестве живого щита!
Гордость не позволила мне сказать хоть слово. Я только потянула с плеч камизэльку, чтобы вернуть хозяйке, но Малгожата увидела это движение и правильно его поняла.
— Ну нет! — усмехнулась она. — Ну уж нет, первой пойду я! Люблю испытывать судьбу! К тому же я точно знаю, что ничего со мной не случится.
И не успела я и глазом моргнуть, как она села на край ямины и прыгнула вниз. Охнула, засмеялась и, бросив насмешливо:
— Догоняй, сокровище мое! — исчезла в темноте.
Деваться от этих мыслей было совершенно некуда. И некуда было деваться от страха. Тем более что боялась-то Алена теперь не только за себя. А Марина с Лизонькой? А Морис? Если именно Габриэль прикончил тех двоих, что ему помешает совершить еще одно, еще другое, еще третье убийство? Может быть, Алена прочитала (и написала!) слишком много детективов, может быть, у нее разыгралось воображение, может быть, убить не так-то и легко, как утверждает известное произведение Агаты Кристи, но справиться с собой и со своими страхами нашей героине было уже невозможно.
Конечно, как у всякого добропорядочного существа, у нее мелькнула мысль все же обратиться в полицию. Но.., доказательств вины Габриэля ровно столько же, сколько и доказательств ее собственной вины. Ей ведь могут сказать: а докажите, сударыня, что не вы зарезали этого бедолагу. Чем? Да чем-нибудь. Зачем? Да зачем-нибудь! Еще и в самом деле посадят до окончания следствия по делу, черт их знает, этих французских полицейских… Жаль, что не с кем посоветоваться. Правда, сестра Марины замужем за французским частным детективом Бертраном Баре, с которым у Алены еще с прошлого года установились наилучшие отношения (вместе обводили вокруг пальца русско-французского киллера Никиту Шершнева!), однако сейчас Бертрана не было в Париже: семейство Баре гостило в Бретани, у его сестры. Приходилось, как обычно, рассчитывать только на себя. Но единственное, что могла сделать Алена для собственной безопасности и собственного спокойствия, это найти Габриэля в Париже — и потихоньку следить за ним.