На золотых приисках
Шрифт:
Мы фыкаем и фукаем на комаров, кусающих губы, забира-
ющихся в нос, уши, глаза, судорожно подергиваем всем телом,
которое больно жалят слепни.
Пот вытереть некогда, и его соленые большие капли без
конца катятся по губам, подбородку, застилают глаза. Им
пропитана наша одежда, и кажется, что мы только-что
в нем купались. Руки от усталости немеют, от согнутого
положения ломит поясницу, мы скорее спешим домыть пе-
сок, чтобы мгновение передохнуть, и вдруг слышим знако-
мое повизгивание движущейся тачки, через секунду обру-
шивающейся на наши гребки. Мы невольно выпрямляемся,
секунду стоим неподвижно, вяло глядя на кучу песка, но
тотчас опять принимаемся лихорадочно работать. Пробив
тачек десять, мы уже совсем обессилели и сгребали песок,
почти не промывая его.
Проходит еще минута, и я чувствую, что больше не
могу работать, что мускулы рук перестали двигаться,
а в пояснице ощущается невыносимая боль. Я начинаю
поспешно перебирать в уме выходы из положения, как вдруг
на гребок неожиданно падает новая партия песка, и с этим
Никита спокойно произносит: — закури. С неизъяснимым
наслаждением ставлю я у колоды гребок и растягиваюсь
на днище обернутого вверх дном старого лотка. Я не
шевелю ни одним мускулом тела, всецело отдавшись насла-
ждению покоем, глаза невольно закрываются, и я впадаю
в тяжелое полузабытье, теряя представление действитель-
ности, несясь куда-то в смутном хаосе мыслей и воспоми-
наний, готовый вот-вот совсем заснуть, как вдруг какой-то
нервный толчок заставляет меня разом проснуться. Я вска-
киваю и с подозрением смотрю на парней. Но те, усталые,
сидят на концах гребка, положенного поперек колоды,
и беседуют.
Разговор парней — сплошное сквернословие. Особенно
отличается Макся, видимо, побывавший около горных заводов
и вполне усвоивший тонкости этого своеобразного скверно-
словного наречия. На подобие сыплющейся дроби вылетали
из уст Макси короткие словечки то в качестве эпитетов,
сравнений, то заменяя целые выражения своей интонацией,
забористой приставкой. Максе слабо подражал Григорий,
еще мало выходивший из тайги, наивный, простой и неиспор-
ченный. Развязность и циничность Макси огорошивали его,
уверенность покоряла, и Григорий проникался все большим
уважением к товарищу. Не желая ударить лицом в грязь
перед новым другом Григорий и сам пробовал скверносло-
вить, но у него это выходило, так сказать, с конфузом,
неуверенно и натянуто, точь в точь, как у неудачных остря-
ков, сказавших неумело и невпопад остроту и незнающих,
куда после этого деваться от смущения.
— А ну, расскажи, Макся, про Ларку, — попросил Гри-
горий и, обернувшись ко мне, добавил: — вот послушай-ка,
Сергей Иванович, больно занятно. И откуда только у него
берется!
Началась нескончаемая повесть про Ларку — дурака, учи-
нявшего на прииске всякого рода безобразия. Слушая эту
повесть, хотелось сплюнуть, отвернуться, не слушать. Макся
говорил спокойно, без тени улыбки или смеха на лице. Гри-
горий же поминутно деланно и насильно смеялся. Хотя ему
и не было смешно, но он хотел показать товарищу, что
вполне постигнул прелесть рассказа, и что он вообще слав-
ный и бравый малый.
Но вот послышалось визжание приближающейся тачки,
и мы взялись за гребки. Опять закипела работа, полился
пот, зазвучали короткие сердитые слова по адресу безжа-
лостных комаров и слепней. Попрежнему скоро заныла
поясница, одеревенели руки и, казалось, что вот еще секунда,
и гребок выпадет из руки. На меня находит какое-то оду-
рение— работа мозга совершенно останавливается, работаю
автоматически, почти без сознания. Спасительное — закури!—
выводит меня из этого состояния, я отбрасываю гребок
и опускаюсь на кочку.
Макся продолжает свой рассказ про Ларку, Григорий —
насильно смеется.
Кругом вьется масса огромных слепней. Я схватываю
одного из них и подношу к торопящемуся куда-то по песку
муравью. Это его озадачивает, он останавливается, минуту
стоит неподвижно и вдруг решительно схватывает выры-
вающегося из моих пальцев слепня. Я разжимаю пальцы,
и между двумя насекомыми завязывается отчаянная, смер-
тельная борьба. На эту пару наткнулся пробегавший мимо
муравей. С минуту он постоял в нерешительности, а затем
схватил слепня за заднюю часть, и скоро все трое скрылись
в густой траве.
Визжание приближающейся тачки заставило всех стать
у колоды. Снова закипела молчаливая работа, по телу
заструился пот, стали подергиваться тела от укусов кома-
ров и слепней. Только после полудня был перерыв подольше,
с чаепитием. Под пихтой был разведен огонь, вскипячена
вода в котле и чайнике. Для вкуса в котел были брошены
листы смородинного куста, что делало чай, действительно,
более приятным и ароматным. Закусывали черным хлебом.
Не смотря на то, что завтрак был так скромен, силы после