На золотых приисках
Шрифт:
лицо светится ласковым добродушием, плутоватостью, за
живыми, проницательными глазами чувствуется природный
ум, а спокойные движения и походка говорят об уверенности
в себе и рассудительности. Костюм Никиты был тот же,
что и у всех таежных бродяг: шляпа с короткими полями
буровато-темноватого цвета, полинялый короткий кафтан,
перетянутый красным кушаком, широкие плисовые шировары
и сапоги до колен. Во рту всегда дымится трубка, а в
за плечом непременно висит одноствольное шомпольное ружье
с торчащим из дула войлоком. Наконец, у него была баба
Авдотья, худощавая и бодрая старушка, и веселый моло-
дой пес Верный, которые сопровождали Никиту во всех его
странствиях. Нрав у Никиты был самый безобидный, за
что собственно и держал его у себя Петр Иванович, так как
силушки у него оставалось уже немного. Так, например,
если Никите с Авдотьей удавалось выпить, то в то время
как другие рабочие в таком состоянии начинали опасно буй-
ствовать, Никита оставался тих, смирен, начинал чмыхать
носом, вытирать рукавом слезы и горестно-прегорестно мотать
старой головой. Друг Никиты Матвей тоже никогда не
буянил и, подвыпив, обыкновенно, с многозначительным
азартом без конца убеждал Петра Ивановича,что «ну, и...
больше ничего. Вот ей-же богу, пропади я на этом самом
месте, если... и больше ничего».
На другой день Никита бывал болен, пластом лежал на
койке, морщился и ни с кем не разговаривал.
Кузнец Николай тоже старик, У него тоже темное от
копоти и солнца лицо, дышащие энергией и умом, но как-то
избегающие долго останавливаться на собеседнике глаза,
точно Николай опасался, чтобы чужой человек не прочел
по глазам его сокровенных тайн. У кузнеца была всклоко-
ченная, полуседая борода, такая же великолепная, волнистая
шевелюра, он обладал звучным приятным голосом, был хо-
роший расторопный работник и располагал к себе каждого,
хотя и держался особняком и ни к кому не набивался
с разговорами. Не смотря на видимую хмурость, во всех
его движениях и словах сквозила мягкость и печаль. Может-
быть, это была надвигающаяся старость, горечь одиночества
и бездомности, тревога за кусок хлеба, когда не станет сил
работать, или какое-нибудь неотвязчивое воспоминание из
прошлого, но только в нем было нечто, выделявшее его среди
остальных таежников.
На другой день после нашей охоты на козлов он ушел
от Петра Ивановича, пробыв на стане одну неделю. Нани-
маясь Николай долго и настойчиво выспрашивал Петра Ива-
новичи, будет ли работа зимою, так как он человек поло-
жительный и на время оставаться не любит. А через не-
делю неожиданно заявляет, что ему нужно в Томск, что его
туда настойчиво зовет один родственник, предлагая велико-
лепное место, одним словом, что он решил делать «кальеру».
Взвалив на плечи небольшой мешочек с имуществом он
энергично зашагал по таежной тропке и скрылся из наших
глаз. Через два дня мимо нас проезжал верховой, который
рассказал, что в пути встретил кузнеца, шедшего работать
на один уединенный прииск. Истинный таежник не в силах
прожить на одном месте больше недели, и «кальера» для
Николая была лишь предлогом, чтобы уйти на новое место
не совсем без повода.
Итак, мы решили поохотиться на козлов. Когда совсем
стемнело, я поужинал, оделся потеплее, перекинул через
плечо пантронташ и ружье и зашел в казарму рабочих.
В первой комнате различил на скамейке две фигуры. Это
были Никита и Николай. Они были в подпоясанных
кушаками азямах и с ружьями у ног: Никита с не-
изменною одностволкой, Николай с одолженной у почтаря
берданкой.
— Готовы? — спросил я.
— Готовы, — отвечали охотники, встали и вышли из
казармы.
— Только там не шуметь и не курить, — строго преду-
предил Никита, — дома закурили — и шабаш.
Вечер был тихий, ясный, но холодный. В небе уже горели
звезды, закат мирно бледнел, а в чаще потемневшей тайги
филин глухо кричал — шубу! Круглолицый парень Федька
принялся-было передразнивать его, но одна из баб остано-
вила парня, сказав, что филин этого не любит и может дра-
знящего заклевать.
Через несколько минут мы переходили вброд речку,
и я почувствовал, как в правый сапог проникла холодная
струйка воды.
За рекой началось болото с травою в рост человека,
с колодами, пнями, валежником, через который мы с тру-
дом перебирались.
Наконец добрались до мшистого козлиного болотца. С одной
стороны оно было закрыто полукруглою горою, а с другой
сливалось с долиною Кундата. Кое-где из мохнатого
ковра мхов островками подымались группы березок, пихт,
елей.
Окинув внимательным взглядом болотце, Никита указал
мне место в его центре, за старым, свалившимся кедром
с огромным дуплом и разъяснил, что смотреть нужно прямо
перед собою, в гору, из-за которой приходят козлы. Влево
шагов на двадцать от меня, за группой березок, стал Никита,