Начало Руси
Шрифт:
Помимо угрофинских групп, на территорию Прибалтики во II тыс. до н. э. проникало население со стороны Приднепровья, что было связано с продвижением из Нижнего Поволжья племен срубной культуры. С какими-либо катастрофическими превращениями это, по-видимому, не было связано, поскольку чаще всего перемещались сравнительно малочисленные и родственные группы (может быть отступающие под натиском с востока).
Очевидно, больше своеобразия вносили племена, продвигавшиеся в Прибалтику в унетицкое и лужицкое время. Это, по всей вероятности, те самые племена, которые принесли с собой малоазиатскую и адриатическую топонимику и которые уже в начале н. э. именуются венедами. В свое время А.А. Шахматов, признавая прибалтийских венетов кельтами, отмечал в их языке романо-италийские элементы [321] . Эти элементы сказались и на балтских языках. В литературе указывался факт дихотомии (разделения на две ветви) балтийских языков. С.Б. Бернштейн этот факт привлекал в опровержение концепции единого балто-славянского языка [322] . В прусском языке, в частности, несколько иной счет: например, рядом с литовским dewintas — «девять» существует прусское newints, в чем можно видеть юго-западное влияние. В самом населении прибрежной полосы, которое занимали венеды (или «рутены» Саксона Грамматика, о чем речь пойдет в главе об этнониме «русь»), в частности на территории Эстонии, наблюдается примесь понтийского (средиземноморского или причерноморского) антропологического типа, который мог быть занесен сюда с венетской волной [323] . Однако венетская ветвь по языку была все-таки близка основной балтской. Помимо сравнительно глухой, этимологически не определенной совпадающей топонимики, в этой связи заслуживает внимания название реки в Вифинии — Ypios [324] . Название прямо соответствует литовскому upe — «река» или старопрусскому ape, которому, кстати, параллель находится и в староиндийском ap — «вода». Может быть, в связь с этим словом должно поставить также (иранизированное по форме) название рек Южный Буг и Кубань Hypanis [325] . Иными словами, с венетами в Прибалтику попадает и население, вышедшее из причерноморских областей, родственное по языку населению степного и лесостепного Поднепровья, ранее продвинувшемуся на северо-запад.
321
А.А. Шахматов. К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях. С. 48–49.
322
С.Б. Бернштейн. Балто-славянская языковая сообщность. С. 55–57.
323
См.: прим. 123. Имеется в виду тот поток, который охватил и северо-западную часть Малой Азии и, может быть, Северное Причерноморье, о чем будет речь в главе об имени «Русь».
324
I.Duridanow. Thrakisch-dakische Studien. Sofia, 1969. S. 9. Cp. также upynas — река со всеми притоками, upis — ручей. См.: Л.Г. Невская. Словарь балтийских географических аппелятивов Балто-славянский сборник. М., 1972. С. 370.
325
Параллель этому названию отыскивается также в Индии. См.: О.Н. Трубачев. О синдах. С. 45. Очевидно, у древних индийцев пересекались те же два обозначения водного потока, что и у балтов-венедов.
В.И. Георгиев видел косвенное доказательство теории существования балто-славянского языка в истории индо-иранской общности. Он отметил, что существование такой общности прослеживается только в древнейших письменных памятниках. Славянские языки зафиксированы на 2000, а литовский на 2500 лет позднее Ригведы и Авесты [326] . Но сравнение в данном случае все-таки недоказательно. Ригведа и Авеста появились в эпоху, когда индийские и иранские племена контактировали, тогда как позднее они практически не соприкасались. Славяне же и балты взаимодействовали как соседи, по меньшей мере, со времен Ригведы и Авесты, и надо объяснять, почему нет даже промежуточных диалектов между этими все-таки разными, хотя и родственными, языками [327] .
326
В. Георгиев. Указ. соч. С. 9.
327
В.К. Мэтьюс. Указ. соч. С. 39–40.
Славяне, как и другие народы, не были однородными в расовом и культурном отношении. Вместе с тем у всех славянских народов до сих пор сохраняются элементы общей культуры, языка и внешнего облика, которые позволяют отличать славянство от других соседствующих с ним народов. В старой историографии удельный вес специфического начала обычно преувеличивался (и в положительном, и в отрицательном осмыслении), а его исторически обусловленный характер не учитывался. Но и с этими поправками существует проблема «прародины славян», т. е. вопрос о времени и территории оформления известных специфических черт, характеризующих этнический массив.
Литература о славянской прародине огромна, и рассмотреть ее полностью невозможно даже в специальной работе [328] . Принципиальное значение может иметь оценка двух подходов и представлений: один, идущий от П. Шафарика (1795–1861), именуемый иногда «романтическим», — взгляд на славян как народ, издревле занимавший обширную территорию, другой — предположение о существовании небольшой прародины, из которой происходит расселение в разных направлениях. Именно второй вариант породил множество концепций, причем не обошлось и без влияния локальных патриотических настроений. О.Н. Трубачев напомнил «мудрые слова Брюкнера, который давно ощутил методологическую неудовлетворительность постулата ограниченной прародины: «Не делай другому того, что неприятно тебе самому». Немецкие ученые охотно утопили бы всех славян в болотах Припяти, а славянские — всех немцев в Долларте (устье р. Эмс — О.Г.); совершенно напрасный труд, они там не уместятся; лучше бросить это дело и не жалеть света Божьего ни для одних, ни для других» [329] .
328
См.: сводку мнений: Ф.П. Филин. Указ. соч. Непосредственно теме посвящена небольшая книга В.П. Кобычева «В поисках прародины славян» (М., 1973), а также статья О.Н. Трубачева «Языкознание и этногенез славян по данным этимологии и ономастики» (ВЯ, 1982, № 4, 5).
329
См.: О.Н. Трубачев. Указ. соч. ВЯ, № 4. С. 12, а также Славяне и Русь. Проблемы и идеи… С. 148. Интересна мысль автора о том, что «нужно правильно интерпретировать сам факт отсутствия памяти прихода славян издалека». Автор видит в этом свидетельство устойчивой привязанности славян к определенной (довольно обширной) территории.
Ни лингвистический, ни археологический материал (каждый в отдельности и оба вместе) не в состоянии пока решить вопрос в ту или другую сторону. Дело в том, что имеются данные и «за» и «против». В пользу мнения Шафарика говорит то обстоятельство, что славянские языки уже в глубокой древности распадались на ряд диалектов, что проще понять, если рассматривать славянство как одно из крупных ответвлений прежней индоевропейской общности. С другой стороны, история древности полна примеров биологических и социальных взрывов, когда тот или иной народ выбрасывает волну за волной значительные массы населения, тесня, уничтожая, ассимилируя другие народы. Один такой взрыв у славян хорошо известен по письменным источникам: он произошел в V–VI вв. Но был ли он первым — ответить трудно.
Там, где лингвистика теряет ощущение времени, а археология затрудняется в объяснении причин смены культур, большую помощь может оказать антропология. У славян, как и у германцев, длительное время господствовал обряд трупосожжения, что лишает антропологию материала как раз от того периода, когда славяне появляются на исторической арене — в источниках римских и византийских авторов. Но сопоставление современных и средневековых материалов (христианизация восстановила трупоположение) с древнейшими позволяет перекинуть мост через обрыв.
В антропологической литературе имеются два разных опыта решения проблемы славянского этногенеза. Один из них принадлежит Т.А. Трофимовой, другой — Т.И. Алексеевой. Опыты эти существенно разнятся между собой как по подходам, так и по выводам. Интересная и насыщенная статья Т.А. Трофимовой отправлялась от господствовавших у нас в середине XX столетия автохтонистских концепций и нацелена против индоевропейской компаративистики. В результате, отметив наличие разных компонентов в составе славянства, автор не сочла возможным «рассматривать какой-либо один из этих типов как исходный праславянский тип» [330] . Если учесть, что те же типы входили в состав германцев и некоторых других народов, то антропология практически исключалась из числа наук, способных принять участие в решении проблем этногенеза. Работы Т.И. Алексеевой выходили с 60-х гг., когда ограничительные рамки автохтонизма и стадиальности в основном были преодолены. Учет миграций племен и бесспорных положений компаративистики резко поднимает значение антропологии в уяснении истории возникновения народов. Антропология становится не только средством проверки положений лингвистики и археологии, но и важным поставщиком новой информации, требующей определенного теоретического осмысления. По мере накопления материала антропология дает и будет давать в возрастающих масштабах ответы на вопросы: когда и в каких соотношениях соединялись или расходились древние этнические образования?
330
Т.А. Трофимова. Краниологические данные к этногенезу западных славян. СЭ, 1948, № 2. С. 61.
Одно из существенных расхождений в выводах Т.А. Трофимовой и Т.И. Алексеевой заключается в оценке места в славянском этногенезе населения культуры ленточной керамики. У Т.А. Трофимовой это население оказывается одним из основных компонентов. И именно отправляясь от ее вывода, В.П. Кобычев связал исходный славянский тип с этой культурой [331] . Между тем, как это показано Т.И. Алексеевой и подтверждено рядом других антропологов, население культур ленточной керамики могло входить в состав славянства либо в качестве субстрата, либо в качестве суперстрата. Зато в составе германцев этот компонент был определяющим.
331
В.П. Кобычев. Указ соч. С. 65 (карта), 67.
В количественном отношении наиболее представительным в составе славянства является тип населения шнуровой керамики. Даже наличие в славянском этносе узколицых долихокранов (или мезо-долихокранов) объясняется вхождением этой части населения в Центральной Европе в зону культур шнуровой керамики [332] . Именно типичное для культур шнуровой керамики широколицее длинноголовое население сближает славян с балтами, создавая подчас непреодолимые затруднения для антропологического разделения славян и балтов [333] . Наличие в составе славянства этого компонента указывает, однако, на территорию гораздо большую, чем область, скажем, балтской топонимики, поскольку родственное население занимало в эпоху неолита и бронзы значительную часть левобережья Украины, а также северо-западного побережья Европы. Сюда же следует отнести и зону распространения динарского антропологического типа, который отражается в современном населении Албании и республиках бывшей Югославии (особенно у черногорцев, сербов и хорватов) и который как будто идентифицируется с древними иллирийцами.
332
Т.И. Алексеева. Этногенез восточных славян. С. 244–245, 248.
333
Ср.: В.В. Седов. Славянские курганные черепа Верхнего Поднепровья. СЭ, 1954, № 3 (попытка разделить славян и балтов) и Т.И. Алексеева. Указ. соч. С. 253, 256 (возражения).
Заметное участие в сложении славянства приняли также племена с погребениями в каменных ящиках и культуры колоколовидных кубков (также хоронивших умерших в цистах) [334] . Поскольку они складываются на базе «североевропеидной, долихокефальной, светлопигментированной расы и южноевропейской брахикефальной темнопигментированной» [335] , брахикефалы населения колоколовидных кубков должны привлечь особое внимание. Но эта культура слабо изучена. Обычно отмечается, что она распространяется из Северной Африки через Испанию. Но ее истоки находятся в противоположном районе средиземноморского бассейна, где-то в Передней Азии. (Предание ирландских саг о движении кельтов «из Скифии» от «Mare ruad», то есть «Чермного» — «Красного» моря — нынешнего Черного и движение через Северную Африку и Испанию вполне совпадает с этапами движения племен колоколовидных кубков). По-видимому, в родстве с этим населением находились хетты и пелазги или пеласги, (во всяком случае, их переселение шло в рамках этой индоевропейской волны). Именно с этой волной увязываются лигуры, которых в некоторых древних сообщениях отождествляют с западной ветвью пелазгов.
334
Т.И. Алексеева. Этногенез восточных славян. С. 244. 249.
335
Там же. С. 251.