Над Кубанью зори полыхают
Шрифт:
Пассажирский поезд проходил через Егорлык на Рассвете. Еще было темно, когда на станцию прискакало несколько казаков. Они спешились, отвели коней за хлебные лабазы, привязали к акациям. Потом появились атаман и участковый начальник. Они укрылись в помещении.
Скоро из Ново–Троицкой пришла линейка. На ней два горца и четыре деревянных ящика. Не успели лошади остановиться, как казаки окружили линейку. Убежать горцы уже не могли. Казаки заломили им руки назад. Связали. Подоспели и атаман с участковым начальником.
Пленники молчали. Только злобный огонёк в их глазах
Марченко кинжалом поддел крышку одного ящика, разорвал полотно. Все увидели аккуратно сложенные обоймы с патронами.
Горцев усадили на ящики. Два дюжих казака примостились на крылья линейки, крепко уцепившись за пояса пленников. Остальные. — на лошадях, вокруг линейки. Пойманных повезли обратно в станицу.
Случилось так, что слух о поимке турецких шпионов разнёсся по станице ещё до возвращения казаков с арестованными. И потому к шляху прибежал и стар и мал. — Некоторые с вилами в руках, кольями, дедовскими шашками.
Ощерив щербатый рот, с огромным дрючком на улицу выскочил и Илюха Бочарников.
— Вот такие войну и затевают, азиаты проклятые! Выпустить им кишки, чего там допрашивать! — загорланил он, как только линейка с арестованными стала приближаться к станичной окраине.
Конвойные тесно окружили линейку и обнажили шашки.
В арестантской станичного правления уже лежали на полу дагестанцы, оставшиеся в станице. Завывая от боли, бился, стараясь развязать туго стянутые руки, их черноглазый мальчонка. Щелкнул замок, заскрипела дверь на ржавых петлях. В арестантскую бросили и привезённых горцев.
Шум у правления нарастал. Казаки окружили правление плотным кольцом. В толпе были выборные старики. Они требовали собрать круг. Атаман и участковый начальник вышли на середину круга и стали успокаивать стариков, доказывали, что виновников надо отправить в Армавир, где их допросят и будут судить.
— Знаем, как их там допросят! — кричали из толпы — Подержат, получат взятку и гайда на все четыре стороны!
— Чего там допрашивать, самосудом допросим!
Старики подались вперёд. Разъяренные казаки хлынули за ними к арестантской. Дверь с петель была сорвана. Арестованных схватили, потащили в круг. Толпа бесновалась долго. Горцев били до тех пор, пока от них не осталось страшное кровавое месиво.
А в это время в арестантской, сжавшись в комочек, оцепенев от страха, сидел мальчонка. О нём вспомнили только ночью, когда удовлетворённая жаждой мести толпа покинула площадь. К атаману подошёл Илюха Бочарников.
— Ты вот что: отдай мне дитё дагестанское, Евсей Иванович! Выкрестом сделаю его, может, господь грехи сбавит.
— Возьми! — атаман кивнул головой. — А завтра пораньше договоримся с попом и окрестим, а то убыот и его. Мальчишка-то ни при чём.
Так хитрый Илюха завладел мастером, умеющим и паять, и лудить медную посуду. И стал он после того поговаривать, что откроет мастерскую…
Из Армавира, от начальника Лабинского отдела, приехала в станицу следственная комиссия. Искали зачинщиков расправы, но не добились никакого толку. Составили акт с показаниями свидетелей о том, что горцы пытались бежать и первыми бросились на казаков с обнажёнными кинжалами, за что поплатились жизнью.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Летом станица просыпалась ещё до рассвета. Едва Умолкали первые петухи, как начинали мычать на базах коровы, зовя хозяек. I де-то играл рожок пастуха. Хлопали калитки, скрипели телеги.
Рябцевы выпросили у Рыженковых пару быков и спозаранку выехали на двух мажарах за сеном на дальние участки.
Еще по–настоящему не проснувшись, протирала сонные глаза старшая сестра Мишки Рябцева Ганка, потом она забралась на мажару и прикорнула на хрустящей охапке свежего сена. Мишка привязал её быков к задку своей мажары и выехал со двора.
Глубокую балку — половину пути к сенокосам — переезжали, когда солнце огромным красным шаром уже выкатилось из-за горизонта. Высоко взвились в небо жаворонки и зазвенели серебряными колокольчиками. Беспорядочно взмахивая лохматыми рыжими крыльями, со стога на стог, подальше от дороги, перелетел степной орёл. Мажары скрипели и повизгивали несмазанными деревянными колёсами, подскакивали дробины, гремело подвешенное к задку жестяное ведро. Быки нет–нет да и сворачивали в сторону, пытаясь дотянуться до жёлтых цветов донника.
— Цоб–цобе!.. Куда вас тянет нечистая сила! Цоб-. цобе! — покрикивал Мишка, сидя на перемычке передней мажары.
Быки понимали, чего хотел от них человек, и неторопливо сворачивали на торную дорогу.
Миновали широкую балку. Вдали замаячил укрытый зеленью садов хутор. А вокруг — степь. Ровная, широкая, необъятная, никогда не паханная степь.
Солнце стало припекать голову и спину Ганки. От тряски и неспокойного сна у неё разболелась голова. Она поднялась, роговым гребешком почесала в кудрявых волосах и крикнула:
— Эй, братка! Давай завтракать!
Мишка обернулся:
— Ну што же, давай поедим! Это дело я одобряю! Он развязал торбу, достал хлеб, сало, пирожки с творогом. Старый круторогий бык засопел, видно, почуяв, что хозяева готовятся к завтраку, и неожиданно круто повернул, потащив за собою своего ленивого напарника пощипать зелёной травы.
— Стой! Едят тя мухи с комарами! — соскакивая, закричал Мишка, ловко схватив быка за рога.
Животные шумно вздохнули. Мишка засмеялся:
— Ну, раз свернули, отдыхайте, рогатые. — Он снял ярма и отогнал быков в траву.
Ганка, опершись спиной на дробину, ела, задумчиво оглядывая степь. Сюда она приехала впервые. До того сенокосы Рябцевы получали в другой стороне от станицы.
— Погляди, Мишка, море впереди качается!
— То не море! То Птичье озеро от жары играет. Вон гляди, гляди! Белые курганчики поплыли, а вот вытянулись, опять растаяли. Это соль собирают на озере, а в воздухе как в зеркале все отражается. Одним словом, мираж.
— А воды много в озере? Купаться будем?
— Воды много, да для купания непригодная: как искупаешься — в солёную воблу превратишься. Говорят же тебе — соль там сгребают. За лето вода выпарилась, и соль оседает.