Над «пугачевскими» страницами Пушкина
Шрифт:
Сообщения о взятии Нижне-Озерной Пугачевым, имеющиеся в других источниках: в «Хронике» Рычкова (IX, 214), журнале Оренбургской губернской канцелярии (IX, 514) и в рапортах губернатора Рейнсдорпа в Военную коллегию XIX, 618, 772–773), — были крайне скупы и не могли чем-либо дополнить рассказ очевидца, использованный Пушкиным.
Следует заметить, что обстоятельства взятия Нижне-Озерной крепости не получили подробного освещения в протоколах показаний Пугачева и ближайших его сподвижников. В архиве удалось обнаружить одно лишь подробное свидетельство очевидца о взятии Нижне-Озерной — показание местного казака-пугачевца Бикмурата Ниязова. При допросе 15 сентября 1774 г. в Яицкой секретной комиссии он рассказал: «Как известие в Озерной крепости подано было, что злодей атаковал Разсыпную крепость, то комендант майор Харлов, командировав в помощь той крепости при капитане Сурине регулярную команду и Озерной крепости казаков, расположил оставших людей по флангам и по стенам, приняв притом во всем предосторожность, уведав же, что Пугачев как Разсыпную
Овладев Нижне-Озерной, повстанцы расправились с командным составом гарнизона крепости. Вот что рассказал об этом Пушкину его собеседник: пугачевцы, ворвавшись в крепость, «Харлова поймали и изранили. Вышибленный ударом копья глаз у него висел на щеке, — Он думал откупиться, и повел казаков к избе Киселева. — Кум дай мне 40 рублей, сказал он. Хозяйка все у меня увезла в Оренбург. Киселев смутился. — Казаки разграбили имущество Харлова. Дочь Киселева упала в ноги, говоря: Государи, я невеста, этот сундук мой. Казаки его не тронули. Потом повели Харлова и с ним 6 человек вешать в степь. Пугачев сидел перед релями — принимал присягу. Гарнизон стал просить за Харлова, но Пугачев был неумолим. Татарин Бикбай, осужденный за шпионство[57], взошед на лестницу спросил равнодушно: какую петлю надевать? — Надевай какую хочешь, отвечали казаки — (не видел я сам, а говорили другие, будто бы он гут перекрестился)» (IX, 495–496). Рассказ этот — с некоторыми коррективами — лег в основу описания события в «Истории Пугачева»: заняв крепость, пугачевцы «бросились на единственного ее защитника, и изранили его. Полумертвый, он думал от них откупиться, и повел их к избе, где было спрятано его имущество. Между тем за крепостью уже ставили виселицу; перед нею сидел Пугачев, принимая присягу жителей и гарнизона. К нему привели Харлова, обезумленного от ран и истекающего кровью. Глаз, вышибленный копьем, висел у него на щеке. Пугачев велел его казнить, и с ним прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизон стал просить за своего доброго коменданта; но яицкие казаки, предводители мятежа, были неумолимы. Ни один из страдальцев не оказал малодушия. Магометанин Бикбай, взошед на лестницу, перекрестился и сам надел на себя петлю» (IX, 18–19).
Из воспоминаний очевидца не вошел в «Историю Пугачева» рассказ о Киселеве и его дочери. Существенно изменена в книге трактовка эпизода с казнью Харлова: неумолимость в расправе с ним выказали яицкие казаки, а не Пугачев; подчеркнуто мужество приговоренных к смертной казни.
Полнее, нежели в воспоминаниях очевидца, перечислены в «Истории Пугачева» люди, казненные восставшими в Нижне-Озерной. Источником этих сведений послужил приложенный к рапорту Рейнсдорпа в Военную коллегию «Реэстр убитым от самозванца людям», где сообщалось, что «В Нижне-Озерной [крепости] комендант Харлов, прапорщики Фигнер{247}, Кабалеров{248}, комендантской писарь Скопин{249}, казачий капрал Бикбай{250} повешены» (IX, 778).
Как при изображении данного происшествия, так и при описании других событий в Нижне-Озерной Пушкин пользовался по преимуществу местными преданиями (основным рассказчиком, видимо, был казак-Иван Степанович Киселев), а немногие известные письменные источники, содержащие скупые, а подчас и неточные сведения, привлекал изредка для дополнений в тех случаях, когда в устных свидетельствах не находил необходимых ему фактов{251}. Следует к тому же заметить, что рассказы пушкинского собеседника содержали вполне достоверную информацию, подтверждаемую как следственными показаниями пугачевцев, так и свидетельствами других источников.
В «Истории Пугачева» Пушкин не использовал запись, основанную на показаниях очевидца из Нижне-Озерной. В записи говорится: «Пугачев был так легок, что когда он шел по улице к магазинам[58], то народ не успевал за ним бегом» (IX, 496). Это наблюдение нашло подтверждение в свидетельстве видного вожака восставших, члена пугачевской Военной коллегии яицкого казака Максима Григорьевича Шигаева, который, характеризуя Пугачева, показал, что он отличался «лехкостию походки»{252}.
История сержанта Кальминского
В бумагах Пушкина записан подробный рассказ его собеседника из Нижне-Озерной крепости о сержанте Дмитрии Кальминском, служившем секретарем у Пугачева (IX, 496). Но еще месяцев за семь до посещения Нижне-Озерной поэт знал об этом сержанте из документальных источников.
В конце февраля 1833 г. Пушкин получил из Военного министерства два архивных дела Секретной экспедиции Военной коллегии с документами о Пугачевском восстании. В первом из этих дел среди различного рода донесений и распоряжений находилось письмо казанского губернатора генерал-аншефа Я. Л. Бранта, отправленное 3 октября 1773 г. московскому генерал-губернатору князю М. Н. Волконскому. Брант
Второе упоминание об этом сержанте, свидетельствующее о финале его службы у Пугачева, было обнаружено Пушкиным среди документов второго дела Секретной экспедиции, в «Реэстре убитым от самозванца людям», посланном 25 ноября 1773 г. в Военную коллегию при рапорте оренбургского губернатора Рейнсдорпа. В реестре сообщалось, что среди лиц, казненных по взятии Татищевой крепости (27 сентября 1773 г.), «шестой полевой команды[59] сержант Кальминской удавлен и брошен с камнем в воду»{254}. И хотя здесь не упоминалось, что сержант Кальминский исполнял обязанности секретаря при Пугачеве, ясно было, что речь шла именно о нем. Пушкин учел сообщение реестра в своей тетради краткой записью: «Серж[ант] Кальминский удавлен и брошен с камнем в воду» (IX, 779). Никаких других сведений о Кальминском Пушкин не нашел в последующих восьми делах Секретной экспедиции, присланных ему из Военного министерства 29 марта 1833 г.
Обнаруженные Пушкиным архивные данные о Кальминском были скудны по содержанию и недостаточны для того, чтобы ввести этот персонаж в «Историю Пугачева». Необходимо было получение новых, более содержательных источников об этом случайном сотруднике Пугачева. И один из таких источников Пушкину удалось найти во время путешествия осенью 1833 г. в Оренбургский край. В Нижне-Озерной станице он встретился со старожилом, рассказавшим ему местное предание о появлении в лагере Пугачева сержанта Кальминского (в рассказе он неточно назван Карницким), о недолгой его службе в секретарях у предводителя восстания и, наконец, о казни его в Татищевой крепости. Тогда-то в дорожной записной книжке поэта и появилась краткая заметка: «Карницкий. Илецкий городок» (IX, 493), сделанная, как полагают специалисты, не Пушкиным, а рукой неизвестного его собеседника. С его слов Пушкин записал подробные воспоминания о Кальминском: «Под Илецким городком хотел он повесить Дмитрия Карницкого, пойманного с письмами от Симонова к Рейнсдорпу. На лестнице Карвицкий, обратясь к нему, сказал: Государь, не вели казнить, вели слово молвить. — Говори, сказал Пугачев. — Государь, я человек подлый, что прикажут, то и делаю; я не знал, что написано в письме, которое нес. Прикажи себе служить, и буду тебе верный раб. — Пустить его, сказал Пугачев, умеешь ли ты писать? — Умею, государь, но теперь рука дрожит. — Дать ему стакан вина, сказал Пугачев. — Пиши указ в Рассыпную. Карницкий остался при нем писарем и вскоре стал его любимцем. Уральские казаки из ревности в Татищевой посадили его в куль да бросили в воду. — Где Карницкий, спросил Пугачев. — Пошел к матери по Яику, отвечали они. Пугачев махнул рукою и ничего не сказал. — Такова была воля яицким казакам! В Озерной» (IX, 496)[60]. Пушкин ввел эти данные, несколько сократив их, в третью главу «Истории Пугачева»: «Пугачев, в начале своего бунта, взял к себе в писаря сержанта Кармицкого[61], простив его под самой виселицей. Кармицкий сделался вскоре его любимцем. Яицкие казаки, при взятии Татищевой, удавили его и бросили с камнем на шее в воду. Пугачев о нем осведомился. Он пошел, отвечали ему, к своей матушке вниз по Яику. Пугачев, молча, махнул рукой». Заключительная ремарка рассказчика относительно своевольства яицких казаков учтена Пушкиным в той же третьей главе книги: «Пугачев не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями прошлеца[62], не имевшего другого достоинства, кроме некоторых военных познаний и дерзости необыкновенной» (IX, 27).
В 1836 г., два года спустя после выхода в свет «Истории Пугачева», Пушкину удалось приобрести рукопись записок полковника М. Н. Пекарского (IX, 598–616), по-иному освещающих историю Кальминского. Пушкин собирался, как известно, использовать записки Пекарского и другие документальные и мемуарные источники, полученные им в 1835–1836 гг., при подготовке второго издания «Истории Пугачева». Гибель поэта воспрепятствовала осуществлению этого замысла.
Современный исследователь располагает большим арсеналом исторических источников, нежели Пушкин, и может полнее воссоздать «пугачевскую» часть биографии Кальминского, опираясь на протоколы следственных показаний Пугачева, рукописи самого Кальминского и другие материалы.
Дмитрий Николаевич Кальминский был сержантом 7-й легкой полевой команды. В апреле 1772 г. 6-я и 7-я полевые команды вошли в состав карательного корпуса генерал-майора Ф. Ю. Фреймана, который был послан из Оренбурга к Яицкому городку на подавление восставших яицких казаков. В июне того же года, разгромив повстанцев в бою у р. Ембулатовки, корпус Фреймана вступил в Яицкий городок. Зачинщики и активные участники восстания были арестованы и отправлены для следствия в Оренбург. В целях пресечения новых выступлений казаков в Яицком городке расквартировали военный гарнизон в составе двух полевых команд во главе с подполковником И. Д. Симоновым{255}.