Над «пугачевскими» страницами Пушкина
Шрифт:
С лета 1823 г. по конец 1826 г. Бизянов командовал Уральской казачьей лейб-сотней, входившей в состав петербургского гарнизона{335}. За время службы в Петербурге Бизянов был очевидцем сильного наводнения 7 ноября 1824 г. Немало интересного, видимо, знал он и о восстании 14 декабря 1825 г. в Петербурге, хотя сам не был ни участником, ни очевидцем главных событий, развернувшихся на Петровской (Сенатской) площади{336}.
С лета 1831 г. по начало осени 1833 г. Бизянов командовал 7-м Уральским казачьим полком, который нес охранную службу в Москве. Полк во главе с Бизяновым возвратился из этой командировки в Уральск 14 сентября 1833 г.{337}, за неделю до приезда туда Пушкина. Это второе и решающее свидетельство, доказывающее наше предположение о встрече и знакомстве Бизянова с Пушкиным в Уральске, что подтверждается записью о Бизянове в дорожной записной книжке поэта.
Приведенные данные формулярного списка освещают наиболее яркие страницы биографии Бизянова, но, кроме того, он мог рассказать Пушкину немало интересного о своей службе в Уральске, на Нижне-Уральской линии и в Прикаспийских степях, о боевых делах и своеобразном быте уральского казачества.
Что касается событий Пугачевского восстания, представлявших для Пушкина наибольший
Когда Пушкин сообщал жене, что в Уральске атаман и казаки приняли его «славно» и наперерыв давали ему «все известия», в которых он «имел нужду» (XV, 83), то в числе этих гостеприимных хозяев и увлекательных собеседников он, наверное, имел в виду и полковника Бизянова — старшего (после атамана В. О. Покатилова) офицера Уральского казачьего войска.
За долгие годы службы Бизянов общался не только с видными государственными деятелями и военачальниками, но и с крупнейшими литераторами своего времени. Сейчас установлен факт его знакомства с Пушкиным. Бизянов хорошо знал писателя В. И. Даля и по его служебным командировкам в Уральск, и по Хивинскому походу, в дни которого Бизянов командовал передовой колонной экспедиции, а Даль служил в штабе командира экспедиционного корпуса генерала В. А. Перовского. В июне 1837 г. Бизянов познакомился в Уральске с поэтом В. А. Жуковским, находившимся в свите великого князя Александра Николаевича. В путевом дневнике Жуковского упоминается «Федор Григорьевич Басанов»{342} — искаженное Федот Григорьевич Бизянов. Близко знал Бизянов бытописателя уральского казачества И. И. Железнова. Но дело было не только в лично-служебном общении Бизянова с литераторами, он был, видимо, большим любителем литературы. Для полноты характеристики Бизянова необходимо указать в этой связи на то, что он был единственным подписчиком на первое посмертное собрание Сочинений Пушкина (СПб., 1838–1841; т. I–XI) на весь Уральск и на все офицерство Уральского и Оренбургского казачьих войск{343}. Это говорит о многом.
Глухая — всего лишь в три неполных слова — запись в дорожной записной книжке поэта послужила отправной вехой исследования, в результате которого удалось воссоздать портрет казачьего офицера Бизянова, одного из уральских знакомых Пушкина, почитателя его великого дарования.
О других очевидцах
пребывания Пушкина в Уральске
Кроме атамана В. О. Покатилова и полковника Ф. Г. Бизянова, упомянутых в бумагах Пушкина, с поэтом встретились на парадных обедах, устраиваемых войсковой канцелярией, и другие казачьи штаб- и обер-офицеры. Никто из них не оставил письменных воспоминаний о встречах с Пушкиным, и чтобы восполнить картину тех пушкинских дней в Уральске, хотелось бы узнать и об этих мимолетных знакомых поэта. Биографические сведения о них нашлись в материалах Государственного архива Оренбургской области. В начале марта 1833 г. канцелярия оренбургского военного губернатора приступила к составлению «Адрес-календаря Оренбургской губернии», в связи с чем были затребованы от подведомственных учреждений сведения о чиновниках, а от воинских соединений — данные об офицерах. 10 марта Уральская войсковая канцелярия отправила в Оренбург ведомость об офицерском составе казачьего войска с поименной росписью. В архивном фонде канцелярии военного губернатора было обнаружено также дело с послужными списками уральских казачьих офицеров за 1834 г. Благодаря этим источникам и удалось установить сведения о тех офицерах, которые в сентябре 1833 г. встречались и, возможно, беседовали с Пушкиным в Уральске. Это были полковник Стахий Дмитриевич Мизинов, подполковники Антип Петрович Назаров и Петр Петрович Назаров; войсковые старшины Иван Степанович Боблонов, Макар Ефимович Кочемасов, Иван Кириллович Логинов, Андреян Дмитриевич Мизинов, Леонтий Иванович Пономарев; есаулы Иван Никифорович Бородин, Андрей Михайлович Веденисов, Никита Акимович Донсков (адъютант атамана В. О. Покатилова), Андрей Павлович Мизинов, Григорий Тимофеевич Сумкин, Павел Кириллович Сычугов. Все они изрядно послужили и многое повидали на своем веку. Некоторые из них были ветеранами суворовского похода в Швейцарию, многие участвовали в войне 1805–1807 гг. против наполеоновской Франции, в русско-турецкой войне 1806–1812 гг., в русско-шведской войне 1808–1809 гг., в Отечественной войне 1812 г., в заграничных походах русской армии 1813–1815 гг., почти все принимали участие в отражении набегов степных кочевников на Нижне-Уральскую линию{344}. По возрасту никто из них не был современником Пугачевского восстания, но все они знали немало интересного о событиях и людях этого грандиозного народного выступления по рассказам очевидцев, своих отцов и дедов.
Если среди офицеров в Уральске Пушкин не встретил современников Пугачевского восстания, то таковые нашлись среди рядового казачьего населения города. Сведения о них удалось выявить в сохранившейся в Оренбургском архиве книге ревизской переписи населения Уральска по VIII ревизии, проведенной в июне 1834 г., т. е. девять месяцев спустя после посещения Уральска Пушкиным. Если исходить из того, что в 1834 г. очевидцами Пугачевского восстания были люди, достигшие 73–75 лет (им в дни восстания было по 13–15 лет и они могли осознанно воспринимать события и хранить память о них до глубокой старости) и более почтенного возраста (вплоть до 100-летнего
Запомнилась поэту встреча с одной из очевидиц восстания, упомянутой им в примечаниях ко второй главе «Истории Пугачева»: «В Уральске жива еще старая казачка, носившая черевики его работы» (IX, 98). 80-летняя старушка на вопрос Пушкина, каков был Пугачев, ответила: «Грех сказать… на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал» (IX, 373). Пушкин не назвал, к сожалению, имени своей собеседницы. В ревизской переписи 1834 г. по Уральску учтено 12 казачек 80-летнего возраста и чуть старше. Кто-то из них и сообщил Пушкину знаменательный отзыв о Пугачеве; возможно, это была Анна Васильевна Почиталина (родственница пугачевского любимца и секретаря Ивана Яковлевича Почиталина) или Марья Горшкова (родственница другого пугачевского секретаря Максима Даниловича Горшкова), или другая из их сверстниц. В ходе бесед со стариками Пушкин отчетливо уяснил отношение простого народа к Пугачеву.
В посланных к Николаю I и не предназначавшихся для печати «Замечаниях о бунте» поэт писал: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева», причем из последующих пояснений, основанных на высказываниях этих современников восстания, видно, что привязанность к памяти Пугачева исполнена чувством глубокого почитания: «он нам зла не сделал», он не был повинен в жестокостях — «не его воля была; наши пьяницы его мутили», он выступал как выразитель интересов народа и был не самозванец Пугачев, а «великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Такие оценки и характеристики предводителя восстания Пушкин не ввел в текст книги, ограничившись лишь высказываниями, говорящими в первую очередь о его собственной авторской позиции; он писал, что имя Пугачева «гремит еще в краях», где он действовал, и «народ живо еще помнит» ту пору, «которую — так выразительно — прозвал он пугачевщиною» (IX, 81).
В беседах с казаками Пушкин стремился выявить их отношение к тому, что Пугачев выступал под именем «императора Петра Третьего». Когда в разговоре с ветераном-пугачевцем Пьяновым поэт назвал мнимого «императора» истинным его именем, то встретил резкую отповедь со стороны собеседника: «Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Фанатичная вера Пьянова, да и других стариков, в «подлинность» их «государя-батюшки», вера, которую невозможно было сломить никакими доводами, ни строгими взысканиями властей, имела и позднее ревностных сторонников среди новых поколений уральского казачества. Писатель Даль, сопровождавший в июне 1837 г. наследника престола великого князя Александра Николаевича в поездке из Оренбурга в Уральск, вспоминал о любопытнейшей беседе с казачкой одной из уральских станиц: «Мы выехали в 4 часа утра из Оренбурга и не переводя духу прискакали в 4 часа пополудни в Мухрановскую станицу, на этом пути первую станицу Уральского войска. Все казаки собрались у станичного дома, в избах оставались одни бабы и дети. Тощий, не только голодный, я бросился в первую избу и просил старуху подать каймака, топленого молока — сырого здесь не держат — и хлеба. — Ну, что, — сказал я, — чай рады дорогому гостю, государю наследнику? — Помилуй, как не рады? — отвечала та, — ведь мы тута — легко ли дело, царского племени не видывали от самого от государя Петра Федоровича… То есть — от Пугачева»{349}.
И. И. Железнов записал в 1850-х годах в уральских станицах и форпостах предания о Пугачеве, услышанные от монахини Августы (в миру А. В. Невзоровой), казаков И. М. Бакирева, Н. П. Кузнецова (внучатый племянник Устиньи Кузнецовой) и В. С. Рыбинскова, причем все они утверждали, что восстанием 1773–1774 гг, предводительствовал не Пугачев, а истинный император Петр Федорович{350}.
Писатель-демократ М. И. Михайлов, побывавший в Уральске в декабре 1856 — январе 1857 г., в одном из путевых очерков писал: «Про кровавую пору пугачевщины между уральцами ходят еще разные рассказы, и не редкость встретить старика или старуху, которые вполне убеждены, что Пугачев не был Пугачевым». Это обстоятельство сказалось, считает Михайлов, на полноте собираемых Пушкиным воспоминаний о Пугачеве: «Мне говорили здесь, что Пушкин не мог много узнать от здешних стариков, помнивших Пугачева, оттого что начал свои расспросы неосторожным отзывом о нем, как о самозванце»{351}.
Если в беседах Пушкина с уральцами речь заходила о жестокости Пугачева, то «старики оправдывали его, говоря: не его воля была; наши пьяницы его мутили» (IX, 373). Эти утверждения стариков совпадают с неизвестными поэту следственными показаниями Пугачева, который, отнюдь не оправдывая себя (он понимал, что какие-либо оправдания бессмысленны), говорил на допросах в Яицком городке, что в имевших место казнях «отводит главную причину на яицких казаков, как на первых своих друзей, ибо против их представлениев противиться он никак не мог, и они до сего… ево доводили своими разными доводами», и, возвращаясь снова к тому же, пояснял: «Дворян и офицеров, коих убивал большею частию по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был; а не попущал тем, кои отягощали своих крестьян, или командиры — подчиненных; также и тех без справок казнил, естли кто из крестьян на помещиков в налогах доносил», а, впрочем, заявлял, что готов терпеливо снести за свои дела «все те муки, кои на меня возложены будут»{352}.