Над уровнем моря
Шрифт:
– Не полезу, - сказал Жамин.
– Порвется.
– Троих выдержит, - возразил Симагин.
– Я эту веревку знаю.
– Заграничная?
– с надежде? спросил Жамин.
– Простая советская веревка, - возразил Симагин.
– Не полезу!
– окончательно решил Жамин.
– Расшибусь. У меня ноги крючит и голова кружится.
Действительно, не стоило рисковать - темнота и крутой, неизвестный обрыв. Альпинисты и те, наверное, ночами не лазят. Я пополз к обрыву.
– Бывают случаи, когда надо, - услышал я Симагина.
– Смотрите!
– крикнул Котя.
– Костер!
– Абсолютно точно. Вон огонек!
– подтвердил я. Симагин задышал мне в ухо, вцепился в плечо.
– Они! Совсем рядом! На' той стороне Тушкема. И тут хоть ты лопни от крика, не услышат. Надо бы тоже запалить костер.
Я подался назад, достал топор, взялся рубить тонкие прутики, Симагин вскоре притащил флягу с водой. Я протянул к ней руку.
– Сначала ему, - показал он на Жамина.
– Голова дурная, - невпопад сказал тот слабым голосом.
– Пей досыта, Сашка.
– Симагин дал ему фляжку.
– Мы сейчас этой воды накачаем, будь здоров!
Он привязал к фляжке камень и начал "качать" воду из Кынташа. Мы напились, даже на суп уже было. Ночуем?
Сухие палочки хорошо занялись, и стало светло у нас, а темнота вокруг совсем сгустилась. Вдруг я вздрогнул: отчаянно закричал с обрыва Симагин звал меня. Я пополз к нему, совсем ослепший после костра, нащупал его сапоги.
– Глядите, Андрей Петрович! Глядите!
– Он больно стукнул меня кулаком по спине.
– Два костра! Понимаете? Два!
И правда, в глубине ущелья светили рядом два огонька. Вот разгорелись посильней, и там задвигалась неясная тень.
– Умница Тобогоев! Какая умница!
– кричал Симагин, забыв про меня и, наверное, про то, что в трех шагах от него ничего уже не слышно.
– Жампн! Константин! Будьте вы прокляты! Сюда! Витька, держись! Живой! Витька, мы еще собьем кой-кому рога! Подползли остальные.
– Кричали женщины "ура" и в воздух лифчики бросали,- выдал Котя.
– Заткнись!
– оборвал его Жамин.
– Правда, Константин, помолчи сейчас.
– Живой, - голос Жамина заметно дрожал.
– У них шамовки совсем нет.
– Сейчас я туда, - проговорил Симагин.
– А вы тут заночуете. Саша, скала эта в воду обрывается?
– У меня голова не работает.
– Вспомни, вспомни, пожалуйста!
– Да где как. Однако через реку в темноте и не думайте, пропадете...
– Полезу!
– Симагин поднялся.
– Перекусили бы вы, - сказал я.
– Нет, ослабну. Вы, Андрей Петрович, тут за главного остаетесь повышение, так сказать, по службе. Отдыхайте. Не забывайте, что этот балкон без решетки. Утром - к нам...
– Может, не стоит вам рисковать?
– Надо, пока силенка остается.
Конец веревки мы привязали к кусту и стравили с тяжелым камнем почти весь моток. Симагин напихал за пазуху и в карманы консервов, хлеба, колбасы, взял пакет с аптечкой.
А когда мы уже поели, я увидел с нашего "балкона" третий огонек. Неужели Симагин форсировал Тушкем? Да нет. Наверно, просто перебросил им еды, а неизвестный мне Тобогоев снова сообразил и зажег еще один костерок для нашего успокоения. После ужина я долго лежал на редкой траве, смотрел в огонь. Рядом тихонько постанывал во сне Жамин, а мне никак не спалось. Болела нога, было холодно. Я думал о последнем случае со мной там, в городе, после которого я пришел к выводу, что ничего не могу понять в жизни...
...Вечером того дня я решил сходить в кино. Этот документальный фильм об Отечественной войне обязан посмотреть каждый. И не по затее "культсектора", а по зову сердца и памяти. Между прочим, я начал собирать военную мемуарную литературу - ощущение истории помогает жить. И любопытные вещи попадаются! Только по воспоминаниям одного немца, например, я понял, чем был для них Сталинград, и уже какими-то сложными обратными связями по-новому осознал величие своего народа. Правда, этот немец только в двух местах оговаривается, зачем они пришли к нам, а в целом пытается создать впечатление, будто мы их били просто так, ни за что...
Так вот, о том киносеансе. Перед началом его я заметил, что рядом села какая-то пара. Ничем особенным не выделялись, и я просто мельком взглянул на них. Начался фильм. Многое потом уходит из памяти, расслаивается, дробится и одновременно собирается в целое - великую священную войну, но одна сцена, должно быть, никогда не забудется. Немецкий солдат уводит женщину, чтоб втолкнуть в машину, а ее маленькая дочурка удивленными и чистыми глазами смотрит ей вслед, топает ножонками за матерью, не понимая, что же это такое происходит, и мать оборачивается, пытается прорваться к девочке, но солдат грубо толкает ее. Н эту потрясающую человеческую драму с холодным любопытством изувера снимал когда-то оператор-фашист! Зал онемел.
А двое, сидевшие рядом со мной, спокойно о чем-то разговаривали! В паузу я очень вежливо попросил соседей сидеть молча. Они согласились, но через некоторое время я снова услышал их голоса. Это было невыносимо. Я огляделся и заметил, что другие как будто не обращают на них внимания. Вдруг женщина зашептала: "Черчилль. Черчилль-то какой! Смотри!" И я уже не видел фильма, видел только соседей. Они без стеснения обменивались впечатлениями, показывали руками на экран, даже заспорили между собой - короче, вели себя, как дома у телевизора.
– Да перестаньте вы наконец!
– не выдержал я.
– Вы же не у себя в квартире!
Они смолкли, словно оглушенные, но женщина тут же набросилась на меня:
– А вы не слушайте чужих разговоров! Развесили уши! Ему мешают!.. Садитесь на первый ряд, если плохо слышите!..
И так далее и тому подобное. Замолчать таких не заставишь, возражать дело пустое, а слушать противно и стыдно. К счастью, она быстро выдохлась, но радоваться было рано.
– Ты был там?
– задышал вдруг мужчина мне прямо в ухо. На экране в это время наши танки входили в Вену.
– Ты там был? Нет? Ну вот, а еще кричишь. А я эту Вену брал! Понял? А ты кто такой? Где ты был? Где? Молчишь?