Над уровнем моря
Шрифт:
Так. Прочел урок. Это я уже слышал. В том числе и от него не однажды. Но я по-прежнему не знал средств претворения этих оригинальных идей в практику. Почему на глазах у меня и моих товарищей-конструкторов "наша детка" рождается с "родимыми пятнышками" прошлого? От нехватки дефицитных материалов или от безразличия в конце концов каждого из нас, от незаинтересованности в судьбе своего узла? Должен сознаться, что некоторые наши ребята, да и старики тоже, любят посачковать и побазарить. Эти их склонности хорошо проявляются в скептическом, насмешливом отношении к той или иной свежей конструкторской мысли. Но правильно ли будет только их обвинять в этом? Конструктор и рад бы что-то интересное разработать, но он знает, что пробить это будет очень трудно или вообще невозможно. Да и что общего с работой конструктора имеет эта бесконечная перебранка с технологами и снабженцами, с мастерами и контролерами, эта болтовня и беготня?
Случалось, я сам носил детали, копировал чертежи на кальку, ездил получать комплектующие узлы на другие заводы, был просто курьером и толкачом. Да разве только я? У всех нас три четверти рабочего времени уходит впустую. И никто - ни инженер, ни плановик, ни мастер - не устает от работы. Все мы устаем от безделья, беготни, бестолковой нервотрепки. А конструктор на нашем заводе, как я окончательно понял, - жалкий и неприятный для всех человек. Технологи и снабженцы его встречают в штыки, а директор и Главный всегда на их стороне. Нас все клянут, иногда уговаривают и упрашивают, чаще же попросту посылают ко всем чертям. И почему в таком пикантном положении оказываюсь я, человек, который в силу своего профессионального и гражданского долга обязан стоять на страже качества?
С ужасом я думал о том времени, когда "наша детка" пойдет в производство. Особенно мучительно для меня бывать в цехах к концу месяца. Если детали изготовляют все же с открытыми глазами, то принимают их и ставят в это время уже с закрытыми - какие получились. Некогда обращать внимание на фаски, были бы выдержаны основные размеры. На твоих глазах ставят явный брак, колотят по чистой поверхности кувалдой. Упадет шариковый подшипник на бетонный пол - его, не задумываясь, суют в узел. Нет, в Энске, где мы делали оружие, строгости были правильные. А тут подшипник на пол - и никто в ус не дует! А кольцо-то уже, может быть, треснуло; и попробуй потом на дне котлована установить в грязище и обломках истинную причину аварии!
Помню случай, когда на сборку пошло десять ступиц, выточенных во вторую смену, должно быть, спьяну, по посадочному диаметру. И ничего, поставили! Иногда бывает, что контрольная служба заупрямится. Тогда по цепочке дело доходит до Сидорова.
– Твои люди срывают мне план!
– кричит он по телефону начальнику ОТК.
– Сам знаешь, чем это пахнет! Нет, я научил своих людей заворачивать гайки. Ты своих научи! Чтоб детали были на сборке. А я потом объяснюсь, где надо, это не твоя забота...
Могут ли наши машины при таком "принципиальном" контроле быть лучшими в мире? И как бы мы выглядели на международном рынке, когда бы не особая требовательность к качеству экспортной продукции? И если б мы не умели делать! Умеем, да еще как! Вспоминаю "Быль о зеленом козлике", рассказанную в "Литературке". Наш скромный "козлик" оказался выносливее автомашин всех фирм мира, а "мистер Козлов", рядовой наш водитель, покорил экспертов и публику даже больше, чем его машина. Жаль, что репортаж тот прочла только интеллигенция и уже, кстати, наверное, забыла, а в других газетах ничегошеньки не было, и большинство не знает о том потрясающем соревновании на выносливость автомашин и человечность людей...
Мне стало трудно жить наедине со своими мыслями. Отправил большое письмо Вилю Степанову, но что он мне мог написать, кроме общих слов? Поругал меня за мой выбрык на собрании, посоветовал превращать душевный заряд не в один или даже серию взрывов, но в свечение. И не кипятиться, особенно по пустякам, помнить, как Горький воспринимал крещение жизнью. И все, мол, нужно пробовать копьем юмора, это непременно. Вилька, старый друг, призвал жить в должности оптимистов и драться с темнилами до победы...
Письмо все же было ободряющим, я узнал прежнего Вильку. Но еще большую радость доставил мне его подарок - брошюра об опыте организации и управления в США. Мы ее читали с Игорем Никифоровым и только ахали. Сделали несколько копий на электрографическом аппарате, распространили по отделу. Я долго думал над этой брошюркой. Почему мы в организации труда так отстали от Америки, социально опередив эту страну на целую эпоху?..
А здесь, на привале у речки Баяс, был другой мир. Простая и нетронутая природа отвлекала меня, и я, отдыхая у воды, наблюдал, как быстрый поток пилит гору, а она нисколько не подается, стоит незыблемо.
– Вы очень огорчены, что я подпортил ваш отпуск?
– спросил за моей спиной Симашн.
– Да пет, ничего, - обернулся я.
– От Стана я вас и Константина верну. Где-то там наши лазят.
– Не в этом дело, - сказал я.
– А в чем?
– Он сел рядом и еще раз, как утром в долине, пристально посмотрел на меня.
– У вас неприятности?
– У кого их нет...
...А новая наша машина вес же получилась! Она мощнее и быстроходнее старой, легче, маневренной и удобней в управлении, снабжена гидромеханической передачей и гидродинамическим тормозом-замедлителем, пневмогидравлической подвеской. Кабина изолирована от шумов мотора, отапливается и вентилируется. Днище кузова обогревается выхлопными газами, чтобы зимой не примерзал грунт. А сколько в ней других мелких удобств! И протпвотуманные фары, и гидроусилитель рулевого управления, и регулируемое сиденье, и многое, многое другое. На шоссе этот огромный самосвал держится легко, свободно, в нем угадывается сила и грация хорошего спортсмена.
Мы ликовали, когда "наша детка" вышла из экспериментального цеха. Помню, стояла толпа народу, были фоторепортеры. Один из них потом прислал нам снимок - наш главный конструктор Славкин разбивает в воротах цеха бутылку шампанского о бампер машины. А через день мы читали в газете репортаж, глазам своим не верили и заливались краской. Оказывается, наша машина - единственная в мире такого класса и чуть ли не чудо двадцатого века! И мы обогнали всех!
Какой стыд! Мы не только не обогнали, но и не скоро догоним, не завтра достигнем того, что в зарубежном автомобилестроении уже есть. Ах, как любим поболтать, хлебом не корми! Тут надо было учитывать еще одно обстоятельство. Наши отступления уже ухудшили "детку", а что с ней станет, когда она пройдет через чистилище - испытание опытных образцов и доводку? Но все же главное испытание - не машины, а всех нас - это запуск ее в серию. Шапка многотиражки "Даешь новую машину!" сменится новой - "Даешь план!" В этом "даешь" - не романтика двадцатых годов, а штурмовщина шестидесятых. "Дадим Родине больше могучих машин!" - повиснет над главным конвейером лозунг. Что значит "больше", если есть государственный план?
Я пытался сузить проблемы, рассматривать их лишь в аспекте своего дела и, подходя по утрам к заводу, заряжал себя этим настроением. Но уже на подступах к проходной спотыкалась нога, спотыкалась мысль. Мы вечно жалуемся на "тяжелые условия материального обеспечения", а вокруг предприятия и меж заводских зданий разбросаны несметные богатства - моторы, сортовой металл, запасные части, новые двигатели. Народный труд и народные деньги, втоптанные в грязь и снег! Когда-то Киров учил ленинградских рабочих поднимать каждый кирпич - овеществленный гривенник, а у нас пропадают миллионы гривенников. Почему никто не отвечает за это?