Надежда умирает последней
Шрифт:
– Да, конечно, – чувствуя, как ёкнуло сердце, ответила настоятельница.
– Я готова ею стать, – произнесла Бофор.
Глаза настоятельницы заметно округлились.
– Я знаю, что Вы искали девицу не старше двадцати лет, с хорошей внешностью и сильным голосом. Именно поэтому Вы выбрали Ленитину. У неё и внешность ангельская, спору нет. Но взгляните на меня – неужели я не подойду для церковного хора? Неужели моё лицо не внушает Вам доверия? Разве это не лицо целомудренной девы? Я не сговорена и не целована. Ни один мужчина не касался ни моих губ, ни моих плеч. Зачем Вам земная невеста, матушка? Берите
Мать Мадлон критически оглядела фигурку Маргариты, словно видела её в первый раз. В голове её вертелись спутанные мысли, спорящие одна с другой. Смущал монахиню слишком смуглый цвет кожи девицы, но в то же время подумалось, что без солнца в тёмных кельях любой загар сойдёт на нет, и щёки Христовой невесты станут бледнее. Голос Бофор был слишком низким, не сравнить с высоким и чистым голосом мадемуазель де Сентон, но тут же аббатиса вспомнила, что именно густого сопрано, способного заменить альты, недостаёт в церковном хоре монастыря святой Женевьевы. «Хороша она? Да, хороша! Значит, не может не устроить святого отца! Значит, всё сладится!»
Спохватившись, настоятельница нахмурилась и спросила:
– Откуда тебе известны условия для выбора монахини?
– Разве это сейчас важно, матушка? Я же согласна ехать вместо Ленитины. А гонец за нею скоро прибудет.
– Да, действительно… – пробормотала настоятельница. – Я тоже согласна взять тебя вместо неё.
– Я благодарю Вас за эту милость, матушка, и надеюсь, что Вы не станете искать Ленитину, которая Вам больше не нужна.
– Разумеется, не стану, Маргарита. А теперь ступай. Всю ночь тебе надлежит провести в молитве и покаянии! А завтра – в путь!
Бофор смиренно опустила взгляд. «Вот и всё, я выбрала свою судьбу…» – подумалось ей.
Несмотря на обещание, данное Маргарите, мать Мадлон в тот же вечер написала капитану гвардии Серса о «похищении» своей пансионерки неким молодым господином в чёрном плаще. Солдаты снова всю ночь прочёсывали улочки, но на этот раз никого не обнаружили, потому что коляска с Ленитиной и Ганцем была уже далеко за пределами городка…
Аббатиса лично провела ночь в доме капитана, который отвлекал её разговорами, кряхтя в длиннющие усы, и поил чаем.
– Так всё-таки, матушка, Ваша очаровательная воспитанница бежала сама или её у Вас похитили?
– И то, и другое, сын мой, – вздохнула монахиня. – Своим побегом с еретиком она и сама стала еретичкой! Она оскорбила меня, мой храм и мою веру! А такое я не прощаю! Такое надобно наказывать!
– Гугенот, что ли, этот парень? – крякнул капитан, усаживаясь на своё место за столом.
– Кальвинист, – махнула рукой настоятельница, – но все они едины, все они еретики, и закон Господень им не писан!
Капитан приподнял одну бровь, пытаясь понять, что монахиню раздражает больше: сам факт побега девицы из её пансиона с мужчиной или же то, что молодые люди борются за своё земное счастье?
– И что мне с ними делать, если поймаем?
– Девицу надобно вернуть в лоно церкви! Я заставлю её принять постриг и отказаться от отступничества! – произнесла мать Мадлон и отхлебнула из чашки уже остывший чай. – А похитителя можете забрать в солдаты. Никто его не хватится, уверяю. Он чужеземец.
– Это можно, – кивнул капитан.
– Сделайте
– Я сделаю всё, что в моих силах, матушка, – уверил монахиню капитан.
На деле он слабо представлял, каким образом искать среди многочисленных проезжих на дорогах от Серса до Ребона мадемуазель де Сентон и её похитителя, о котором не известно ничего, кроме вероисповедания и цвета плаща. На лбу ведь у них не написано, как их зовут, а ризу девица могла и на платье сменить…
– Я заплачу золотом, – прошептала настоятельница. – Перекройте все дороги. С нами Бог! За нас епископ Сентонжский! Но мой пансион не должен быть замешан в таких грязных историях! Я на днях жду племянницу графа де Гюре! Вы это понимаете?
– Понимаю, матушка, – закивал офицер. – Доброе имя монастыря урсулинок и Вашего пансиона будут спасены!
Глава 11. Дочь барона де Бельгарда
Луч восходящего солнца проскользнул сквозь щель в ставнях и упал на светло-розовую щёку Ленитины, приласкав её и заиграв на тонкой нежной коже светлыми бликами. Почувствовав тепло солнечного зайчика, который медленно полз по лицу и подбирался к глазам, девушка проснулась. Сладко потянувшись, она села на кровати и огляделась. Впервые за несколько недель юной де Сентон удалось спокойно выспаться, видя красочные сны, в которых рядом с нею был любимый.
Крытая коляска с двумя пассажирами двигалась значительно медленнее, чем верховой, поэтому добраться до родного Ребона быстро молодые люди и не планировали. Для безопасности они решили остановиться не в придорожной гостинице, а в паре миль от монастыря святой Маргариты, в деревушке под городом ле Шелле. Пока гвардейцы рыскали по дорогам и улочкам Серса, Ленитина и Ганц уже спокойно спали в снятых у вдовствующей матроны комнатах.
В той же комнате, где ночевала беглая пансионерка, на небольшой тахте мирно спала хозяйка дома, уступившая девице свою постель. Ленитина тихо поднялась, надела свой балахон и неслышно выскользнула за дверь. Приблизившись к соседней двери, девушка осторожно стукнула и, приоткрыв створку, просунула в неё голову. Ганц уже давно поднялся и привёл себя в порядок, а в эту минуту он с задумчивым видом стоял у окна.
– Доброе утро, милый! – прошептала девушка.
Молодой человек обернулся – на лице его зацвела улыбка.
– Ты уже проснулась, Жизнь моя!
Кивнув распущёнными после сна локонами, красавица прошмыгнула в комнатку. Немец взял её за руки.
– Как спалось, любимая?
– Так сладко, как давно со мной не бывало.
– Это хорошо. Скоро мы будем дома, и весь этот кошмар закончится.
Наклонившись к невесте, фон Баркет нежно поцеловал её в курчавую макушку.
– А сейчас нам надо подумать о том, как не привлечь к себе внимания. Полагаю, аббатиса не оставит тебя и отправит следом гвардию… – в задумчивости молодой человек отпустил руки девушки и снова обратил взор к окошку. – В первую очередь тебе нужно переодеться в мирское. И ещё нам надо обсудить каждый шаг. Ты не волнуйся – я всё продумал уже.