Надежда умирает последней
Шрифт:
– Где Ленитина? Вы можете позвать её?
– Тише, сударь, тише! – приложила тоненький пальчик к очаровательным пухленьким губкам златовласка и отступила на шаг.
За её спиной показалась рослая тёмная фигура – к проёму окна приблизилась Маргарита Бофор. На её точёном лице было хмурое выражение, которое, впрочем, ничуть не испортило внешность старшей воспитанницы. Красота её поразила Ганца – никогда ещё он не встречал подобных ей южных красавиц. На Маргарите не было головного убора, и её густые чёрные волосы, расчёсанные на ночь, спускались пушистыми локонами по крепким, словно закованным в доспехи, а не в сутану, плечам. Немцу
– Она взаперти, сударь, – грудным голосом произнесла девушка. – В комнате прямо над нами.
Маргарита подняла голову и указала рукой на окно второго этажа.
– Час от часу не легче, – пробормотал немец.
– Мы поможем Вам добраться до неё, только предупреждаю, что на окне решётка. Внутрь не попасть.
Фон Баркет простонал вместо ответа и уже вцепился в подоконник, готовый взобраться на него, чтобы по открытым ставням подняться на карниз второго этажа.
– Повремените, месье фон Баркет, прошу Вас, – остановила его жестом Маргарита. – Сейчас мы откроем Вам свой план, а Вы передадите его Ленитине. Слушайте же меня внимательно…
Сентон весь вечер простояла на коленях возле образов, сложив белые ручки крестом на груди. По щекам её медленно текли беззвучные слёзы. Когда за окном раздался шорох, девушка не обратила на него внимания и не открыла глаз.
Ганц постучал в раму. Ленитина не отреагировала, посчитав, что это птица. Она снова пребывала в мире своих грёз, видела отца, мать, брата и любимого. Вернул к реальности воспитанницу только громкий шёпот, вползающий в помещения между щелей рамы:
– Лени, душа моя! Ленитина!
Подняв ресницы, девушка машинально обернулась на голос. На краю сознания возникла мысль, что ей всё это чудится. Но увидев за окошком лицо любимого, Ленитина почувствовала, как её охватило необъяснимое волнение. Сердце взорвалось в груди и участило бег. На мгновение девушка замерла – тело не подчинялось приказам мозга.
Наречённый снова назвал её имя. Сентон сорвалась с места и прильнула к окошку:
– Ганц! Любимый мой…
– Тише, милая, тише, – прошептал немец и почувствовал, как уголки глаз защипало от нежданных слёз.
Распахнув створки окна, Ленитина просунула ладошки меж прутьев стальной решётки, пальцы влюблённых переплелись.
– Ты ли это? Глазам не верю… Милый!..
– Я, я, родная!
– Слава Богу!
– Скажи мне, Ленитина, ты ведь не хочешь в монастырь?
– Конечно, нет! – подалась вперёд девушка. – Забери меня отсюда! Я не могу больше тут оставаться! Я боюсь аббатисы, как огня! Она задумала сгубить мою молодость!..
– Я знаю, милая, но настоятельница не отдаст мне тебя просто так. Я только что от неё – письмо твоего отца с просьбой немедленно отпустить тебя домой не помогло.
– Как же быть, Ганц?
– Кое-что придумали твои подруги. Слушай…
И немец в двух словах рассказал невесте план пансионерок. Ленитина просияла от счастья при одной мысли, что шанс выбраться отсюда всё-таки есть.
Фон Баркет дальше просунул кисти сквозь прутья решётки, чтобы обнять любимую. Ленитина обвила ручками плечи немца, то и дело пытаясь погладить его по щекам. Меж девичьими ласками молодой человек нагибал голову, чтобы приблизиться к ладошкам любимой, и успевал горячо поцеловать её руки.
Полночи проговорили жених и невеста о своих чувствах, не переставая называть друг друга по имени. С
Глава 8. Упадок сил
В саду при пансионе стоял старый полуразвалившийся сарай – ровесник века. Младшим воспитанницам разрешалось гулять по саду в свободное время. Особенной свободой пользовалась златокудрая Фантина. Именно она устроила в сарайчике место для временного пребывания Ганца, принеся туда тёплое одеяло и кувшин с водой. Выходить на улицу из своего убежища днём юноше было никак нельзя, поэтому он не высовывался.
Младшие девочки незаметно забегали к жениху Ленитины, чтобы принести ему немного провизии. Сама мадемуазель де Сентон, конечно, не могла покинуть комнату, в которой она была заперта. Но, на счастье Ганца, девушку не перевели в келью монастыря, оставив до отъезда в пансионе – замаливать «нечестивые прикосновения солдата».
Первоначальный всплеск эмоций юной затворницы внезапно сменился полным изнеможением. Девушка изнывала от мысли, что её возлюбленный рядом, но нет возможности сбежать с ним прямо сейчас. Утром сестра Сабрина обнаружила Ленитину без чувств. Не было у девушки ни жара, ни других признаков болезней, но и сил совсем не было. Ни душевных, ни физических.
Ганц написал родителям любимой короткое письмо, и Фантина сразу отправила его депешей с гонцом, который увёл в Ребон и мерина, ведь увозить Ленитину Ганц планировал не верхом. Пользоваться услугами почтаря было неудобно: вместо нескольких часов конверт из Серса до Ребона шёл бы несколько дней.
В этот же день Маркиза наняла в городке извозчика, который должен был появиться в условленном месте в нужное время и увести Ленитину с женихом прочь.
А в доме Бель Эров всё шло, как прежде. Жар Мишеля наконец-то спал и лихорадка отступила, не мучая более молодого человека. Но суставы его всё ещё дико ломило, пальцы немели, а во рту пересыхало. Сентон возлежал на высоких подушках и невидящим взором смотрел прямо перед собой. Его тонкие, совсем юношеские, несмотря на средний возраст [17] , черты лица, глубокие печальные глаза, тёмно-русые волнистые волосы и бледная, почти прозрачная кожа делали сына де Сентонов эталоном средневековой красоты, когда воспевалась болезненная худоба и бледность. А современный пышный двор Анны Австрийской диктовал молодым дворянам быть розовощёкими и дышащими здоровьем. Поэтому Мишель с каждым годом своей жизни всё больше походил на рыцаря прошлого столетия, нежели на подданного Его Величества Людовика XIV и королевы-матери.
17
Мишелю 25 лет, а для XVII столетия это уже не юность.