Ты – мальчик мой, мой белый свет,оруженосец мой примерный.В круговороте дней и леткакие ждут нас перемены?Какие примут нас века?Какие смехом нас проводят?..Живем как будто в половодье…Как хочется наверняка!
Тиль Уленшпигель
Красный петух. Октябрь золотой. Тополь серебряный.Разве есть что на свете их перьев, и листьев, и пухацелебнее?Нужно к ранам (вот именно) к свежим (естественно)их приложить…Если свежие раны, конечно, вы успели уже заслужить.Это пестрое, шумное, страстное нужно с рассвета изатемнособирать, и копить, и ценить, и хранить обязательно,чтобы к ранам (вот именно) к свежим (естественно)их приложить…если свежие раны, конечно, вы успели уже заслужить.Как трудны эти три работенки: Надежда, Любовь иПристрастие.Оттого-то,
наверно, и нет на земле работенкипрекраснее.Вот и самые свежие раны неустанно дымятся во мне…Потому что всегда и повсюду только свежие раныв цене.
Счастливчик Пушкин
Александру Сергеичу хорошо!Ему прекрасно!Гудит мельничное колесо,боль угасла,баба щурится из избы,в небе – жаворонки,только десять минут ездыдо ближней ярмарки.У него ремесло первый сорти перо остро.Он губаст и учен как черт,и все ему просто:жил в Одессе, бывал в Крыму,ездил в карете,деньги в долг давали емудо самой смерти.Очень вежливы и тихи,делами замученные,жандармы его стихина память заучивали!Даже царь приглашал его в дом,желая при этомпотрепаться о том о семс таким поэтом.Он красивых женщин любиллюбовью не чинной,и даже убит он былкрасивым мужчиной.Он умел бумагу маратьпод треск свечки!Ему было за что умиратьу Черной речки.
Житель Хевсуретии и белый корабль
Агафон Ардезиани, где ж твоя чоха?Пьешь кефир в кафе, и кофе пьешь, и вновь – работа…А затея на бумаге, как строка стиха,так строга и так тиха под каплями пота.Ты корабль рисуешь белый, грубый человек!Ты проводишь кистью белой по бумаге белой.Час проходит, как мгновенье, два мгновенья – век,каждый взмах руки и кисти стоит жизни целой.Горец бредит кораблями: руки – в якорях.Тянет тиною от пашен, песен и подушек.Ходит в булочниках лекарь, пекарь – в токарях.Сто дорог с собою кличут – одна из них душит.Белый-белый, как береза, борт у корабля.Белый, как перо у чайки. Он воды коснется…Чей-то сын веселый утром встанет у руля:«Ты прощай, земля!..» – и рыба под водой проснется.Сядет твой отец убитый в тот корабль живой.Капитан команду вскрикнет. И на утре раннемпобегут барашки белые над самой головойвслед надеждам, вслед тревогам, вслед воспоминаньям.
«Мой город засыпает. А мне-то что с того?..»
Мой город засыпает. А мне-то что с того?Я был его ребенком, я нянькой был его,я был его рабочим, его солдатом был…Он слишком удивленно всегда меня любил.Он слишком отчужденно мне руку подавал,по будням меня помнил, а в праздник забывал.И если я погибну, и если я умру,проснется ли мой город с печалью поутру?Пошлет ли на кладбище перед заходом днясвоих счастливых женщин оплакивать меня?…Но с каждым днем все чище, все злей его люблюи из своей любови богов своих леплю.Мне ничего не надо, и сожалений нет:со мной моя гитара и пачка сигарет.
«Вселенский опыт говорит…»
Б. Слуцкому
Вселенский опыт говорит,что погибают царстване оттого, что тяжек бытили страшны мытарства.А погибают оттого(и тем больней, чем дольше),что люди царства своегоне уважают больше.
Март великодушный
У отворённых у ворот лесных,откуда пахнет сыростью, где звукистекают по стволам, стоит лесник,и у него – мои глаза и руки.А лесу платья старые тесны.Лесник качается на качкой кочкеи все старается не прозевать весныи первенца принять у первой почки.Он наклоняется – помочь готов,он вслушивается, лесник тревожный,как надрывается среди стволовкакой-то стебелек неосторожный.Давайте же не будем обижатьсосновых бабок и еловых внучек,пока они друг друга учат,как под открытым небом март рожать!Все снова выстроить – нелегкий срок,как зиму выстоять, хоть и знакома…И почве выстрелить свой стебелек,как рамы выставить хозяйке дома……Лес не кончается. И под его рукойлесник качается, как лист послушный…Зачем отчаиваться, мой дорогой?Март намечается великодушный!
«Мы приедем туда, приедем…»
М. Хуциеву
Мы приедем туда, приедем,проедем – зови не зови —вот по этим каменистым, по этимосыпающимся дорогам любви.Там мальчики гуляют, фасоня,по августу, плавают в нем,и пахнет песнями и фасолью,красной солью и красным вином.Перед чинарою голубоюпоет Тинатин в окне,и моя юность с моею любовьюперемешиваются во мне.…Худосочные дети с Арбата,вот мы едем, представь себе,а арба под нами горбата,и трава у вола на губе.Мимо нас мелькают автобусы,перегаром в лица дыша…Мы наездились, мы не торопимся.Мы хотим хоть раз не спеша.После стольких лет перед бездною,раскачавшись, как на волнах,вдруг предстанет, как неизбежное,путешествие на волах.И по синим горам, пусть не плавное,будет длиться через мир и войнупутешествие наше самое главноев ту неведомую страну.И потом без лишнего слова,дней последних не торопя,мы откроем нашу родину снова,но уже для самих себя.
«Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем…»
Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,у каждой эпохи свои подрастают леса…А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичемпоужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью.Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль…А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,хотя б одного, и не будет отныне… А жаль.Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,разумный свой век, многоопытный век свой любя…А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнемуи мы до сих пор всё холопами числим себя.Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,мы всё обрели: и надежную пристань, и свет…А все-таки жаль – иногда над победами нашимивстают пьедесталы, которые выше побед.Москва, ты не веришь слезам – это время проверило.Железное мужество, сила и стойкость во всем…Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.Былое нельзя воротить… Выхожу я на улицу.И вдруг замечаю: у самых Арбатских воротизвозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет.
Последний мангал
Тамазу Чиладзе,
Джансугу Чарквиани
Когда под хохот Куры и сплетни,в холодной выпачканный золе,вдруг закричал мангал последний,что он последний на всей земле,мы все тогда над Курой сиделии мясо сдабривали вином,и два поэта в обнимку пелио трудном счастье, о жестяном.А тот мангал, словно пес – на запахорехов, зелени, бастурмы,качаясь, шел на железных лапахк столу, за которым сидели мы.И я клянусь вам, что я увидел,как он в усердье своем простом,как пес, которого мир обидел,присел и вильнул жестяным хвостом.Пропахший зеленью, как духами,и шашлыками еще лютей,он, словно свергнутый бог, в духанес надеждой слушал слова людей……Поэты плакали. Я смеялся.Стакан покачивался в руке.И современно шипело мясона электрическом очаге.
Красные цветы
Ю. Домбровскому
Срываю красные цветы.Они стоят на красных ножках.Они звенят, как сабли в ножнах,и пропадают, как следы…О эти красные цветы!Я от земли их отрываю.Они как красные трамваисреди полдневной суеты.Тесны их задние площадки —там две пчелы, как две пилы,жужжат, добры и беспощадны,забившись в темные углы.Две женщины на тонких лапках.У них кошелки в свежих латках,но взгляды слишком старомодны,и жесты слишком благородны,и помыслы их так чисты!..О эти красные цветы!Их стебель почему-то колет.Они, как красные быки, идут толпою к водопою,у каждого над головою рога сомкнулись, как венки…Они прекрасны, как полки,остры их красные штыки,портянки выстираны к бою.У командира в кулаке – цветок на красном стебельке…Он машет им перед собою.Качается цветок в руке, как память о живом быке,как память о самом цветке,как памятник поре походной,как монумент пчеле безродной,той благородной,старомодной,летать привыкшей налегке…Срываю красные цветы.Они еще покуда живы.Движения мои учтивы,решения неторопливы,и помыслы мои чисты…
Оловянный солдатик моего сына
Игорю
Земля гудит под соловьями,под майским нежится дождем,а вот солдатик оловянныйна вечный подвиг осужден.Его, наверно, грустный мастерпустил по свету невзлюбя.Спроси солдатика: «Ты счастлив?»И он прицелится в тебя.И в смене праздников и буден,в нестройном шествии вековсмеются люди, плачут люди,а он всё ждет своих врагов.Он ждет упрямо и пристрастно,когда накинутся трубя…Спроси его: «Тебе не страшно?»И он прицелится в тебя.Живет солдатик оловянныйпредвестником больших разлуки автоматик окаянныйбоится выпустить из рук.Живет защитник мой, невольносигнал к сраженью торопя.Спроси его: «Тебе не больно?»И он прицелится в тебя.