Накануне
Шрифт:
Глава 40
На два крыла
Ворота обоих въездов на Таврический дворцовый двор были гостеприимно распахнуты. Настежь. Но тем неприятнее окрестное было безлюдье, свежесть не тронутого ногами снега: после растоптанного в грязь месива на улицах таврическая сброшенная белизна казалась чем-то оскорбительным. Энгельгардт в первый раз в жизни почувствовал себя думцем.
Швейцар сумрачно и молча снял пальто, принял шляпу. Энгельгардт поднялся в вестибюль. Из полуциркульного зала, переговариваясь, кучками расходились депутаты. "Частное совещание" закончилось, очевидно. Тем лучше. Всегда приятнее прийти прямо к концу, на готовое.
Кто-то лысый, бровастый окликнул. Шульгин. Он подошел, мрачный, как туча.
– Дожили!
Энгельгардт спросил, пожимая руку:
– Были толковые предложения? На чем порешили?
– Толковые? Были, - покривился Шульгин.
– Некрасов предлагал назначить диктатором, для подавления бунта, какого-нибудь популярного генерала. Ну, левые, конечно, подняли вой... Демократия, как же, будь она проклята...
– Провалили. Впрочем, все равно: где его возьмешь, популярного генерала? Таких диктаторов заблаговременно готовят, а те же господа Некрасовы и Милюковы на оплевании генералов себе популярность создали у черни. А теперь... спохватились, когда им самим наступили на хвост... Идиоты! Затем кто-то, не помню, предложил объявиться учредительным собранием. Ну, этот и сам сейчас же спрятался: понял, что черт-те что набрехал с перепугу.
– Так ничего и не приняли?
– Выбрали Временный комитет... для водворения порядка в Петрограде. Десять человек. Вроде... Временного - самого Временного - правительства.
– Родзянко вошел?
Шульгин кивнул:
– Председатель. Из кадетов - Милюков и Некрасов. Коновалов и Ржевский от прогрессистов.
– А вы?
– Я тоже вошел.
– Усмехнулся.
– Вместе с Керенским и Чхеидзе.
– Ага!
– злорадно сказал Энгельгардт.
– Поняли, наконец, господа хорошие, до чего доигрались своей демагогией. Я был, впрочем, и раньше уверен, что в критическую минуту они пойдут с нами единым фронтом.
– Да, по-другому запели, - подтвердил Шульгин.
– Шут их знает, может быть, в конце концов, к лучшему, что назревший демократический этот нарыв лопнул сегодняшним гноем. По крайней мере, на нынешнем совещании очень ясно почувствовалось, что все - вплоть до этих самых Чхеидзе и Керенских осознали, что есть нечто всем одинаково опасное и омерзительное: толпа! Достаточно было почувствовать смрад ее приближающегося дыханья, и...
Он не договорил, обернулся порывисто к входным дверям, дернул плечом и пошел, почти бегом, к коридору налево. Энгельгардт, в свой черед, повернул голову. Из прихожей шел гуд, многоголосый и веселый.
Топоча короткими ножками, в залу вбежал маленький кудрявый и растрепанный человек, покачивая длинными, выбившимися из жилета концами линялого и потертого галстука. За ним шли толпой небритые люди в пиджаках и рабочих блузах. А дальше - винтовки, шашки, красное шелковое, тонким полотнищем шелестящее знамя.
Энгельгардт поспешно двинулся за Шульгиным вслед. Но кудреватый окликнул.
– Вы... здешний, по-видимому. Будьте любезны, укажите, где бы нам занять помещение?
– Вам?
– нахмурился Энгельгардт и остановился: он все больше чувствовал себя думцем. И хозяином, к которому ворвались громилы. Виноват, здесь Государственная дума, и ее помещения не сдаются внаем.
– Платить не собираемся, - расхохотался кудрявый. За ним рассмеялись и остальные: они подошли, тесным кольцом окружив Энгельгардта.
– Здание народное. И поместительное - приходилось бывать, знаю... А нам...
– Кому это "нам"?
– злобно спросил Энгельгардт, осматриваясь, нет ли поблизости кого-нибудь... приставов, коменданта... кого-нибудь, кто мог бы вместо него говорить.
– Откуда вы?
– Из "Крестов", - опять захохотал, запрокидывая голову, кудрявый. И - в первый раз в жизни - на автомобиле, на резиновых шинах. Удобно, оказывается!
Рабочий в заячьей шапке с наушниками перебил, хмурясь, теребя винтовочный ремень:
– Зря вы, товарищ Вавелинский, распространяетесь. Какие тут долгие разговоры? Помещение нами занято? Занято. Здание наше? Наше. Стало быть, располагаться надо, как удобней Совету. С того, что ли, краю начнем?
Он показал дулом винтовки вправо и, не дожидаясь ответа, пошел. Рабочие повалили за ним. Вавелинский досадливо дернул галстук и двинулся следом.
– Постойте, - сказал ошеломленный все еще Энгельгардт.
– Совет? Какой Совет?
– Рабочих депутатов, - с готовностью отозвался, приостанавливаясь, Вавелинский.
– В пятом году - вы должны помнить - был такой Совет. Из выборных от заводов и фабрик. И теперь такой будет. Я, собственно, даже принял на себя обязанности секретаря... Мы и рабочих уже оповестили, что Совет поместится здесь...
Он поклонился - не понять: насмешливо или почтительно - и побежал за остальными.
Совет рабочих депутатов - в Таврическом? Энгельгардту зло вспомнился белый снег во дворе: теперь, будьте спокойны, затопчут.
Висельники эти нагрянули из "Крестов". Стало быть, и тюрьмы и мосты взяты.
Глава 41
Суд в огне
Мосты были взяты. Но не так, как мечтал Мартьянов, рассказывая комитету в ночь на 27-е план своего "маневра". Еще шли по заводам утренние митинги и сборы и только что доставлены были Сергеевым из захваченного Арсенала уцелевшие от "разбора" винтовки и револьверы, когда в тылу мостов появились уже бесстройные, но грозные ватаги волынцев, литовцев и преображенцев. Мостовые заставы после короткого боя спешно отошли или рассыпались. Восставшие роты бросились в Заречье, братаясь с рабочими. Разгромлены ими последние, не захваченные еще в прошлые дни полицейские участки, в осаду взяты казармы Московского полка, где заперты были обезоруженные солдаты под караулом офицеров, фельдфебелей и прочих "барабанных шкур", бивших пулеметным огнем по подступам к казарменным входам. Занят Финляндский вокзал, где тотчас провозгласил себя комендантом никому не известный дотоле, но объявивший себя социал-демократом (без определения фракции) вулканически энергичный рыженький военный врач. Во все стороны по неезженым улочкам, кренясь на ухабах, понеслись грузовики, перегруженные бойцами. Красные флаги повсюду. И весь город - на улицах.
Взяты были "Кресты" - без крови, одною угрозою взрыва ворот несуществующим динамитом. И следом за освобожденными "политическими" тяжелой, шаг к шагу нараставшей лавиной хлынули выборжцы через мост на Литейный.
В лавине этой оторвалась от своих, затерялась Марина. С расстрела у гостинодворской часовни на Невском она ушла с айвазовцами опять, по-прежнему "своей": под посвист павловских пуль сошла ненужная, неверная взаимная обида, нагнанная жгучей болью за товарищей, выбитых из строя в самый боевой, самый радостный момент; по-старому пожал Марине руку Иван, по-старому улыбнулся товарищ Василий, - за поворотом улицы, когда, выйдя из-под огня, вновь строилась, выравнивалась, подсчитывала потери колонна. По улыбке Василия сразу поняла Марина: конечно же, он и тогда еще, у Арсенала, поверил, что ни при чем в куклиноком аресте эта плакавшая у нелепой, горластой мортиры робкая девушка; иначе - разве бы он их отпустил? Поверил, - только выдержал время, заставил до конца додумать и пережить то, что могло быть от необдуманного, неверно сделанного поступка. О Наташе он только одно слово спросил: