Народ
Шрифт:
На Востоке продолжают верить, что у животных есть душа, спящая пли заколдованная. Средневековье тоже пришло к этой мысли; ни религии, ни философии не удалось заглушить голос природы.
В Индии, более древней, чем мы, традиция всеобщего братства лучше сохранилась. Эта традиция запечатлена в начале и в конце двух великих священных индусских поэм – Рамаяны [207] и Махабхараты, [208] гигантских пирамид, перед которыми должны почтительно склониться все поэты Запада. Когда вы устанете от вечных споров, раздирающих Запад, советую вам вернуться к вашей праматери, великой античности, столь благородной и любвеобильной. Любовь, смирение, величие – все это вы найдете в ней, все это сплетется в чувстве столь естественном, столь чуждом мелочного высокомерия, что о смирении тут даже неловко говорить.
207
Рамаяна – древнеиндийская эпическая поэма (IV в. до н. э. – II в. н. э.), повествующая
208
Махабхарата – памятник древнеиндийского эпоса (X–VIII вв. до н. э.), содержащий множество мифов, легенд, басен, изречений и поэм.
За свое мягкосердечие Индия была щедро одарена природой. Сострадание – вот один из даров. Первый индийский поэт видел двух порхающих голубков, восхищался их грацией, их любовной игрой. Вдруг один из них упал, пронзенный стрелой… Поэт заплакал; его жалобные вздохи раздавались в унисон биениям его сердца. Он непроизвольно уловил их равномерный ритм, и вот полились ручьи поэзии… С тех пор парочка мелодично воркующих голубков, увековеченных в стихах, любит друг друга и облетает всю землю (Рамаяна).
Благодарная природа наделила Индию и другим даром – плодородием. В награду за любовь и почитание природа с помощью животных многократно умножила жизненный клад, необходимый для обновления земли. Там почва никогда не истощается. Несмотря на войны, эпидемии и всякие беды, вымя священных коров не иссякает; молочные реки всегда текут по этой стране, благословенной и за доброту ее жителей, и за их ласковое отношение к низшим существам.
Высокомерие разрушило трогательный союз, связывавший некогда людей с самыми обездоленными из божьих созданий. Это не прошло безнаказанно: земля возмутилась и отказалась давать пропитание бессердечным народам.
Исполненные гордыни, Греция и Рим пренебрегали природой. Для них существовало только искусство, они ценили лишь его. Надменному античному миру, который поклонялся лишь возвышенному, как нельзя лучше удалось уничтожить все остальное. Прочь с глаз все, что кажется низким, неблагородным! Не стало животных, так же как и рабов. Освободившись от тех и других, Римская империя превратилась в величественную пустыню. Земля, чьи силы все время расточали, не восстанавливая, сделалась кладбищем, уставленным мраморными монументами. Города еще красовались, но деревни исчезли. Всюду цирки, триумфальные арки, но ни хижин, ни землепашцев… Великолепные дороги ожидали путников, которые перевелись; по огромным акведукам вода продолжала течь к замолкшим городам, где больше некому было утолять жажду.
Лишь в одно сердце задолго до этого упадка закрались сожаление, грусть о том, что угасало. Лишь один человек в годину опустошительных гражданских войн, когда гибли и люди и животные, оплакивал в своей бескрайней печали судьбу трудолюбивых волов, залог плодородия древней Италии. Он посвятил этой гибнущей породе животных вдохновенную песню. [209]
Глубокомысленный и нежный Вергилий! Я был вскормлен им, он словно баюкал меня на коленях, и я счастлив, что он снискал такую исключительную славу, дань его милосердию и душевной теплоте. Длинноволосый мантуанский крестьянин, застенчивый как девушка, он был, сам того не зная, настоящим верховным жрецом, авгуром на грани двух миров, двух эпох, на середине исторического пути. Индиец по любви к природе, христианин по любви к животным, этот простой человек воссоздал в своем непомерно большом сердце весь огромный, прекрасный мир, из которого не изъято ничто живое, между тем как другие допускали в этот мир только избранных.
209
В другой песне, быть может наиболее совершенной, которая посвящена самому любимому его другу, консулу и поэту Галлу, Вергилий не постеснялся отвести животным, этим смиреннейшим и непорочным созданиям природы, роль утешителей, собратьев человека. Не только все сельские божества являются облегчить муки поэта, страдающего от неразделенной любви, но и овцы тоже собрались вокруг него. Затем, словно побуждаемый боязнью оскорбить гордость Галла, Вергилий добавляет: «Nostii пес poenitet ^illas; пес te poeniteat pecoris, divine poeta» [к нам нет у них чувства презренья; не презирай же и ты, поэт божественный, стадо! (Вергилий, Буколики, эклога X, стихи 15–16, перевод С. Шервинского).]. (Прим. автора.)
Галл Гай Корнелий (66–26 до н. э.) – римский поэт, друг Вергилия, посвятившего ему десятую эклогу «Буколик».
Хотя христианство и проповедовало дух кротости, но оно не возродило былого союза. Оно унаследовало от иудейской религии предубеждение против природы. Евреи, наученные горьким опытом, боялись слишком полюбить эту подругу человека, они избегали природы, проклинали ее. Христианство, сохранив тот же страх перед природой, бесконечно отдалило животную сущность от человеческой и принизило ее. Оттого что евангелистов сопровождали символические звери, [210] от бездушного аллегоризма агнца и голубя [211] униженное положение животных не изменилось. Их не коснулось благословение Нового завета; спасение не снизошло на самые смиренные, самые кроткие божьи создания. Богочеловек умер не за них, а за людей. Поскольку им не уготовано было спасение, они остались вне законов христианства, как язычники, нечистые и зачастую подозреваемые в пособничестве злу. Разве Христос, по евангелию, не позволил бесам вселиться в свиней? [212]
210
Св. Марка принято
211
В христианской религии агнец (ягненок) олицетворяет Христа, а голубь – святого духа.
212
По Евангелию (от Марка, V, 1 – 12), Христос в стране Гадаринской изгнал бесов из человека, одержимого ими, и разрешил пм перейти в свиней, пасшихся на горе. Свиньи тотчас же устремились с крутизны в море и все потонули.
Какие только ужасы, связанные с дьяволом, не мерещились людям в течение средних веков? Призрак невидимого зла, наваждения, нелепые кошмары… Все это придавало жизни такой странный, причудливый оттенок, что она на каждом шагу вызывала бы у нас смех, если бы не сознание, что она была печальна до слез. Кто тогда сомневался в существовании дьявола? «Я его видел!» – заявлял император Карл. [213] «Я видел его!» – подтверждал Григорий VII. [214] Епископы, избиравшие пап, монахи, всю жизнь проводившие в молитве, твердили, что дьявол – рядом, у них за спиной, что они ощущают его присутствие денно и нощно… И скромный труженик полей, которому намозолило глаза изображение дьявола в виде зверя на церковных вратах, страшился, вернувшись домой, увидеть его в образе своих животных. Ведь у них по вечерам, при мерцающем свете очага такой необычный вид! Вол – не вол, а кто-то под личиной вола; коза и та выглядит подозрительно. А что думать о коте? Ведь из его шерсти, лишь дотронешься до нее, сыплются искры!
213
Карл – император Священной Римской империи Карл V (1500–1558), возглавлявший борьбу с Реформацией.
214
Григорий VII – римский папа (1073–1085), стремился к установлению политического господства папства во всем мире, боролся с императором Генрихом IV за превосходство церковной власти над светской.
Взрослых успокаивал ребенок. Он не только не боялся животных, но и дружил с ними. Он тащил волу охапку сена, катался верхом на козе, смело гладил черного кота… Мало того, он подражал животным, передразнивал их голоса. И отец уже улыбается: «Нечего праздновать труса! Напрасно я так перепугался. Мой дом – дом христианина; есть в нем и святая вода, и пучок освященных веток; дьявол не посмеет и шагу ступить сюда. Мои животные угодны богу, невинны как дети. Да и меж диких животных некоторые в ладах с богом, живут что твои отшельники. Ну разве не чудо, к примеру, тот красивый олень с рогами крестом, что пробирается сквозь лес, будто вдруг ожившее деревцо? А лань кротка, словно наша корова, вдобавок и рогов у нее нету; она могла бы вскормить ребенка вместо родной матери…»
Эта последняя мысль нашла свое выражение в прекрасной средневековой легенде, связанной, как всегда, с историческими фактами, – легенде о Женевьеве Брабантской. [215] Без вины пострадавшая жена изгнана мужем, но находит приют и поддержку у лесных зверей… Спасение пришло от самых слабых, самых кротких созданий.
Итак, животные реабилитированы, занимают место в крестьянской семье вслед за любящими их детьми, словно бедные родственники в дворянских домах на самом конце стола. И обращаются с ними, как с родственниками: они участвуют в радостях и горестях семьи, на них надевают траурные повязки и свадебные украшения (еще недавно так водилось в Бретани). Правда, животные бессловесны; но зато они покорны, терпеливо слушают все, что им говорят; хозяин, заменяя священника у себя дома, проповедует им во имя божие… [216]
215
Жена тревского палатина Зигфрида Женевьева во время пребывания мужа на войне дала отпор попыткам его приближенного Голо соблазнить ее. В отместку Голо оговорил Женевьеву, и муж, вернувшись, осудил ее на смерть. Однако стражники, отведя ее с ребенком в лес, чтобы убить, сжалились над ними и оставили в живых. Женевьева прожила в лесу несколько лет и приручила лань, которая вскармливала своим молоком ее сына. Однажды Зигфрид, преследуя во время охоты эту лань, нашел жену, и та доказала ему свою невиновность Он раскаялся в своей жестокости и казнил Голо.
216
См. обращение к пчелам-беглянкам, приведенное в моем «Происхождении права». (Прим. автора.)
Так, народ, чей наивный инстинкт куда проницательнее церковных хитросплетений, робко, но настойчиво стремился восстановить природу в правах. И благодарная природа воздала ему сторицей: эти божьи создания, сами лишенные всего, сделались источником богатства. Как только животных начали любить, они стали «жить дольше, плодиться быстрее. Земля вновь обрела плодородие, и мир, бывший, казалось, на краю гибели, вновь расцвел и набрал мощь, ибо милосердие окропило его благодатной росой.
Раз семья состоит из взрослых, детей и животных, то встает вопрос, нельзя ли открыть перед нею в полном ее составе церковные врата? Тут возникли большие затруднения. Животным разрешали доступ только на паперть, чтобы кропить их святой водой, изгонять бесов из них. «Простой человек, оставь у порога свою скотину и войди один! Взгляни: на церковных вратах изображен Страшный суд; на престоле восседает господь бог, перед ним – архангел Михаил с обнаженным мечом и весами. А разве можно судить, оправдать или же приговорить к проклятию тех, кого ты привел с собой? Разве у животных есть душа? А если даже есть, что с нею делать? Уж не открыть ли и для нее преддверие рая, как для душ младенцев?»