Народы моря
Шрифт:
В двадцать первом веке от Саламиса останутся только живописные развалины с частично сохранившимися мозаиками и безголовыми и безрукими статуями, по которым будут табунами носиться ящерицы и ползать змеи. Древнегреческий театр, купальни, колонны храма, общественный сортир на четыре десятка персон, которые сидели по кругу и любовались друг другом… Все построено из песчаника, который быстро разрушается. Надо иметь богатую фантазию, чтобы узреть в этих развалинах былое величие и красоту. Мне в этом помогала понтийская гречанка, перебравшаяся на остров после развала СССР. Поскольку других туристов не было, напросилась побыть экскурсоводом всего лишь за пять евро. Экскурсовод мне не был нужен, так что получилась замаскированная милостыня.
Развалины располагалось километрах в пяти, я дошел пешком за час, от порта Фамагуста, в который привез
По прибытии в порт с меня сразу же содрали серебряный шекель на нужны местного царька Лахесиса. Потом взяли десятую часть с продаж и покупок опять же для бедного и несчастного правителя. Правда, жаловаться было грех, потому что продал привезенное я со стопроцентной накруткой. Так же выгодно реализую и медь. Ее научились сплавлять с оловом и получать бронзу, более твердую и подлежащую вторичной обработке, чем мышьяковая.
Грузили медь на мое судно в том числе и ахейцы во главе с Эйрасом. Финикийский капитан уверил их, что с Кипра точно доберутся, куда им надо. Мол, этот остров посещают корабли со всего моря. Ахейцы поверили, оплатили перевоз на Кипр — и застряли здесь. За несколько месяцев промотали награбленное, после чего начали подрабатывать на хлеб насущный.
— Пойдете ко мне в экипаж? — предложил я Эйрасу в конце погрузки.
— Мы сами собирались к тебе попроситься, — признался он.
Экипаж мой состоял из девятнадцати человек. Шестнадцать нужны были на весла, которых у меня по восемь с каждого борта, для маневров в узостях и движения в безветрие. Семнадцатый стояла на румпельном руле, сильно поразившем тирских корабелов, не ожидавших, что имеются какие-либо варианты, кроме рулевых весел, восемнадцатый готовил пищу нам всем, а девятнадцатый — тринадцатилетний юнга — был стюардом капитана. Ахейцам отводилась роль морских пехотинцев. Время сейчас беспокойное, так и гляди не удержишься, нападешь на кого-нибудь, поэтому удалившись от острова на такое расстояние, чтобы нас не было видно с берега, я положил судно в дрейф и обучил новых матросов пользоваться двумя «дельфинами», по одному на мачту, «вороном» и маленькими якорями-«кошками». Первые два изобретения были в диковинку и ахейцам, и тирцам. Один из последних и подсказал мне еще в порту, как опробовать в деле мои приспособления.
— Угаритцы постоянно нападают на наших купцов, которые приходят сюда за медью. Могут и на нас напасть, — предупредил он.
Угарит — самый северный финикийский город-государство — располагается на материке восточнее-северо-восточнее Саламиса и пытается стать монополистом по вывозу меди с Кипра. В порту рядом с нами грузились сразу три угаритских парусника, каждый водоизмещением тонн под сто, что по нынешним меркам очень большие суда. Им удобно в грузу, с большой осадкой, добираться с попутным течением до родного порта, а в балласте идти к острову под парусами с преобладающими здесь северными и северо-восточными ветрами.
— И никто их за захват ваших судов не наказывает? — поинтересовался я, хотя уже понял, что каждый финикийский город сам по себе, и нападать нельзя только на союзников, каковыми для Тира были жители соседнего и самого крутого финикийского города Сидона и его более мелкие вассалы.
— А к нам они не заходят, боятся, — ответил тирец, не совсем правильно понявший мой вопрос.
Если у меня и были сомнения, нападать или нет, то действия угаритских кораблей развеяли их. Мы находились в стороне от их пути, южнее, то есть, надо было приложить усилия, чтобы приблизиться к нам, что все три угаритских судна и сделали. Они шли строем кильватер, держа дистанцию около кабельтова. Увидев дрейфующее судно, флагман сразу изменил курс на него. Остальные, не обменявшись никакими сигналами, последовали за ним.
Когда до переднего угаритского судна оставалась кабельтова три, я приказал своим гребцам:
— Весла на воду! Левый борт, грести!
Мое судно, названное непонятным финикийцам и ахейцам словом «Альбатрос», быстро крутанулось на месте, развернувшись носом к противникам. В отличие от них, подгоняемых северо-западным ветром в полборта, мы шли на веслах. На дистанции в полкабельтова обогнули два передних, с которых прилетело нескольок стрел, не причинивших никому вреда. Угаритских лучников меткими стрелками не назовешь. Видимо, практикуются редко. Ахейцы стреляют лучше. Хоть я им и запретил тратить стрелы на первые два судна, двое не удержались и послали туда по гостинцу, ранив одного человека. К замыкающему судну подошли слева, ударились своей правой скулой об его правую и, громко и пронзительно скрепя деревом по дереву, продвинулись вдоль борта, быстро гася инерцию. Экипаж угаритского судна к тому времени уже прятался за фальшбортом и в других местах, чтобы не стать мишенью лучников-ахейцев.
— Бросай «кошки»! — скомандовал я.
Кстати, называние абордажных якорей кошками очень нравится и финикийцам, и ахейцам. Придумавший это прозвище угадал на все сто.
После того, как инерция погасла и мы поджались с помощью «кошек» к борту вражеского судна, я отдал следующий приказ:
— «Ворона» на призовое судно!
С «вороном» тоже угадали. Глядя, как острый, длинный, загнутый, бронзовый клюв впивается в палубу, сразу вспоминаешь эту птицу, хищницу и падальщика.
Я первым пробежал по трапу «ворона», прикрываясь большим щитом из кожи, натянутой на каркас из прутьев. В него попали две стрелы, одна из который пробила шкуру рядом с бронзовым умбоном и вылезла сантиметрах в пяти выше моей руки. Умбоны уже встречаются, но редко. Этот сделали по моему заказу, причем кузнец долго не мог поверить, что дорогую бронзу потратят на усиление щита. На лице кузнеца прямо таки читалось: «Щит придумал трус, а уж умбон…».
Экипаж угаритского судна состоял из двадцати трех человек. Наверное, думали, что нападут сразу втроем и запросто одолеют нас, но всё пошло не так. Когда я шагнул на их палубу, двое матросов уже лежали со стрелами в теле. Один — неподвижно, в большой луже собственной крови, поблескивающей в не очень ярких лучах ноябрьского солнца, а второй сидел, прислонившись спиной к фальшборту, и двумя руками держался за стрелу, попавшую в живот, у оперения, словно боялся, что влезет глубже, если отпустит ее. Остальные, прикрываясь щитами и выставив вперед копья длиной метра полтора, сбились у полуюта, не зная, от кого защищаться в первую очередь: от стрел, летящих в них с нашего бака, или от меня и последовавших за мной абордажников.
Помня, что раб-мужчина стоит в Тире сорок-пятьдесят серебряных шекелей, я предложил:
— Сдавайтесь — и сохраню вам жизнь!
Мое предложение не показалось угаритцам заманчивым, никто не откликнулся.
— Строй «клин»! — приказал я ахейцам из абордажной партии.
Этот строй мы отработали еще на переходе к Тиру. Я становлюсь на острие, за мной трое, за ними пятеро… Опробовать его в деле тогда не довелось. Случай подвернулся только сейчас. Правда, на узком пространстве между фальшбортом и кипами шкур, сваленных за мачтой, правильный клин не получался, больше походил на зубило. Мы делаем шаг, приставляем вторую ногу, чтобы строй не растягивался. Еще шаг, третий. Вражеские копья начинают стучать в мой щит. Я саблей отбиваю их, перерубив одно у листовидного бронзового наконечника, и делаю следующий шаг. Отсюда могу достать до вражеского щита. Первым же ударом рассекаю его верхушку. Разрубленные прутьев разгибается и как бы выворачивает наружу верхнюю часть щита, открыв удивленно-испуганное лицо с черными глазами-маслинами и короткой курчавой бороденкой. Следующим ударом отбиваю копье, которым сосед этого вояки пытается уколоть, а потом рассекаю матерчатый головной убор, что-то среднее между египетским немсом и чалмой, и черепную коробку до черных курчавых усов, которые мигом заливает алой кровью. Левее слышу крик боли — Эйрас достал железным мечом кого-то их угаритцев.